Иван Папуловский - А жизнь одна...

Елена Ширман была немного старше. Она написала немало стихов и сказок, еще больше писем — необыкновенных, ободряющих и поднимающих дух; и сегодня, вспоминая о ней, о Кульчицком и Когане, о Инге и Суворове, я ловлю себя на мысли о том, как много они успели — и сказать, и сделать в короткие сроки, столь скупо отпущенные им судьбой…

Полвека назад немецкий поэт Райнер Мария Рильке, которого Елена Ширман любила и переводила, написал:

Их давно нет в живых, поэтов поколения и судьбы Елены Ширман, — даже могил иных никто не знает и не сыщет, — но как они дороги нам, живущим, как будоражат память их живые образы, как будят мысль их неповторимые голоса, что «прозвенели в тиши» и в «звездах отдаленных» отзовутся!

…На моем столе лежат редкие фотографии. Вот хотя бы эти три. С одной, из темного круга, с сердечной добротой смотрит молодая женщина в простеньком светлом платье, с упавшей на плечо волной густых вьющихся волос. Как светла и щедра улыбка женщины — на нее Елена Михайловна не скупилась при жизни…

А вот вторая фотография. На фоне заснеженной площадки перед многоэтажным домом в Ростове настоящий донской казак в полушубке, отороченном черным мехом, в казачьей шапке и ботинках с крепко зашнурованными длинными голенищами. Если бы не эти ботинки да серая юбка — ни дать ни взять удалой хлопец из буденовских войск, готовый на славу и подвиг!

Третий снимок нашли в сарае бывшей немецкой комендатуры в станице Ремонтной Ростовской области, откуда Елену Михайловну и ее родителей увезли на казнь. Последний снимок, последний год среди живых…

Есть и еще фотографии. На них Лена то одна, то с сестрой Алитой, то рядом с молодыми еще Александром Фадеевым, Юрием Либединским, Владимиром Киршоном, Владимиром Ставским. Каждое имя — яркая страница в истории нашей литературы. К ним, по Сельвинскому, можно добавить и тех, кто учился вместе с Леной и с кем она была «равна по культуре и дарованию».

С особым волнением перебираю эти старые фотографии, перечитываю все, что было напечатано о Елене Михайловне за последнее десятилетие в газетах, журналах, сборниках — от югославской «Борбы» до казахстанского «Простора», и во всем узнаю дорогие мне черты удивительного человека, чьи ум и душевная щедрость в свое время открыли для меня, тогда еще мальчишки, необыкновенный мир высоких стремлений и чувств, озарили на долгие годы настоящее и будущее. Помню, в начале октября 1964 года звонит мне один товарищ из Тарту:

— Вчерашнюю «Комсомолку» читал? Нет?! Да ты что?

— Ты — из Свердловска ведь? — продолжает допрашивать мой тартуский собеседник. — И в школе ФЗО учился — редактором стенгазеты, старостой группы был? Был ведь?

— Был…

— И Елену Михайловну Ширман знаешь?

— Елену Михайловну?! Ширман? Да откуда к тебе… Она — жива? Говори же скорей — жива?

— Нет, но…

Я бросил трубку. Нашел газету. Там были опубликованы письма Елены Ширман к школьнице Ляле Яненко, а в них несколько раз упоминался я:

«Хорошие письма мне шлет Ваня из Свердловска. Он как раз хочет идти в трудрезервы… В 16 лет без отца — помогает матери вырастить пятерых братишек и сестренок, работает и учится заочно…»

…Память уже переносила меня в далекое предвоенное прошлое, в год сороковой…

Да, она умела делать так, как хотела, как считала нужным. Вот и сказочную «страну Юнонию» она создала потому, что так, казалось ей, было лучше всего — собрать вокруг себя, приобщить к прекрасному большую группу ребят, впервые взявшихся за перо. Должность литературного консультанта пионерских газет позволяла неунывающей студентке Литературного института завязывать самые неожиданные знакомства. И это было важно, в первую очередь, для юных поэтов и прозаиков, чьих имен не знал еще никто. Ибо пропуском в «страну Юно», «страну Юности» могли быть только стихи, рассказы и сказки, написанные тобою собственноручно.

Елена Михайловна не случайно стала хозяйкой «Юнонии», она сама придумала ее, когда была еще руководителем литкружка на Сельмаше, в Ростове-на-Дону. А работа во всесоюзной газете «Пионерская правда» просто раздвинула границы ее кипучей деятельности, умножила возможности.

Однажды шестнадцатилетний уральский парнишка Ваня Папуловский получил из Москвы увесистый пакет со своими «произведениями», а в «сопроводиловке» прочитал:

«Из рассказа можно что-то сделать, если посидеть над ним основательно. А вот стихи просто никуда не годятся. Но ты не огорчайся, не всем же быть поэтами…»

Больше тридцати лет прошло с той поры, а строки эти помнятся. Никогда еще так просто, без околичностей не писали московские литконсультанты. А эти тысяча и один вопрос:

«Кто ты и сколько тебе лет? Есть ли братья и сестренки? Умеешь ли плавать и бываешь ли в тире? Кто твои самые любимые писатели, композиторы?..»

С композиторами вышла промашка. В одном из писем к Ляле Яненко, опубликованных «Комсомольской правдой», Елена Михайловна сообщала:

«…Ванюша прислал мне письмо из ФЗО. У него большая радость — его приняли в ряды ВЛКСМ… Твое письмо он получил и готовится ответить. Но его смутил твой вопрос насчет любимых композиторов… ему стыдно сознаться, что он почти никого из них не знает (ох, я его тайну выдала!..)»…

В течение, наверное, одного-двух месяцев незнакомая поэтесса из столицы стала для меня самым дорогим другом. Больше того: она немедленно связалась со своими свердловскими друзьями-писателями — Ниной Аркадьевной Поповой, Еленой Евгеньевной Хоринской, Клавдией Васильевной Рождественской и повела серьезный разговор о том, как подготовить меня к поступлению в Литературный институт имени А. М. Горького. Тот самый, где она на последнем курсе училась в семинаре Ильи Сельвинского.

Да, только для этого надо было закончить среднюю школу. И категорический совет Елены Ширман — «продолжать учение во что бы то ни стало… ведь можно работать и учиться в заочной средней школе» — нельзя было не выполнить.

Но суровая проза быта постоянно напоминала о себе. Слабая здоровьем мать не могла одна прокормить шестерых ребятишек, и мне, как старшему в семье, приходилось искать дополнительные заработки. Работал я тогда в Свердловском ботаническом саду в должности препаратора за сто целковых в месяц, но этого было мало, и я стал еще ночным сторожем на загородных территориях сада.