Борис Лавренёв - Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое

Гребцы навалились. Катер пошел ходко и ровно, вытягиваясь на середину бухты.

— Кто старший офицер? — неожиданно спросил мичман.

— Их высокоблагородие, капитан второго ранга Лосев, ваше высокоблагородие.

Старшим офицером интересуется. Значит, не в гости, а, видать по всему, на постоянное жительство. Новенький. По повадке видно — еще не обтерся, только-только из гардемаринов, молоко на губах не обсохло. Чудные они в эту пору, тычутся, как слепые щенки, по кораблю, так и гляди, чтобы чего не нагадил.

Катер вырвался из горловины южной бухты на простор рейда. Под северным берегом, грузные, монументальные, похожие на пышные купеческие надгробия из серого мрамора, стояли корабли линейной бригады, густо дымя в слепительно голубое небо.

Глеб вглядывался в них, стараясь угадать в тяжелых, точно врезанных в воду силуэтах корабль «Сорок мучеников».

По традиции, пошедшей с Екатерины Второй, корабли Черноморского флота, предназначавшиеся для борьбы против ислама, получали наименования в честь святых.

Этим должна была выражаться идея торжества христолюбивой державы российской над воинством Магомета. Страницы святцев были мобилизованы для нужд имперского флота.

Самые странные и редкие святые осеняли своими именами корабли.

«Селафаил», «Уриил», «Рафаил», «Евстафий», «Гавриил», «Федор Стратилат», «Св. Меркурий», «Святитель Пантелеймон», «Автроил» имели своих крестников.

Но вскоре одиночные святые перестали удовлетворять неудержимую изобретательность адмиралов.

Появились суда, крещенные скопом святых, коллективизированные.

«Три святителя», «Двенадцать апостолов», «Сорок мучеников» — угрожали исламу целыми взводами райских ратей.

«Георгий Победоносец» также не был забыт в этой святейшей эскадре, и только, по странному недосмотру, основатель и патрон флота, его вождь и знаменосец — Андрей Первозванный, переплывший некогда через Понт в Киев просвещать россиян истинной верой, ускользнул из черноморского флота и плавал в никогда не посещенной им Балтике.

Диссонансом в этом согласном строю святых были корабли «Синоп» и «Екатерина Вторая». Впрочем, последнюю можно было причислить к лику тех вознесенных в горние обители блудниц, которых церковь за неутомимость в любви удостоила сонма блаженных. На этом основании императрица имела право на канонизацию наравне с Марией Египетской и Марией Магдалиной и могла считаться святой.

Что же касается «Синопа», его существование оправдывалось тем, что он носил имя славнейшей победы Черноморского флота над флотом неверных, победы, добытой теми же святыми: «Константином», «Двенадцатью апостолами», «Тремя святителями», и был как бы благодарственным даром русского флота своим небесным покровителям, пославшим «одоление на языцы».

Корабли ветшали, сдавались к порту, шли в лом, но традиция не умирала, и новые корабли принимали старые имена и преемственную славу.

Крейсер «Память Меркурия» вместе с именем своего предшественника принял и георгиевский флаг, предмет гордости его офицеров и зависти всех остальных судов флота.

Рать стальных святителей стояла в Северной бухте, в черных вихрях дыма, наполняя свои чрева гремучей пищей, топливом, провиантом. Она готовилась снова нести ужас и истребление к анатолийским берегам, к узкому входу Босфора.

Все ходы стратегической мысли морского генерального штаба кружились, как карусельные кони, вокруг этой извечной идеи похода на Византию. Во всех операционных планах черноморского театра всегда красной нитью проходило слово «Босфор». Оно царило и в последнем перед войной плане.

Но этот план операций на 1914 год был настолько переполнен условностями и неясностями, что превращался в чистейшую фантастическую феерию, сочиненную штабом Черноморского флота для отписки и развлечения.

Если стремление Российской империи к заветным проливам являлось основным звеном всей ближневосточной политики самодержавия и политики вообще, то вводить в оперативный план четырнадцатого года идею диверсии на Босфор было крайне несвоевременно. В этом году Черноморский флот находился в почти трагическом положении, и фантастика оперативных замыслов наглядно иллюстрировала поразительное несоответствие политики русской державы с ее стратегией.

Об этом свидетельствовала уже основная часть плана — оценка политической обстановки:

Турция, находясь под влиянием Германии и управляемая военной партией младотурок, может решиться начать новую войну, чтобы получить обратно потерянное положение и, таким образом, создать базу для возрождения страны. Германия, толкая Турцию на вооружение и войну, стремится, в случае успеха Турции, воспользоваться ослаблением России, а в случае поражения ее, получить большую часть Малой Азии, включая проливы, в качестве своей колонии. Болгария, до решительной победы России, воздержится от войны и будет строго нейтральна, не позволяя России пользоваться ее бухтами как базами для флота. Румыния, до выяснения результатов столкновения и решения вопроса о господстве на море, войны также не начнет, сохраняя строгий нейтралитет. Австрия, вследствие угрозы англо-французского флота, не в состоянии послать своего флота в Черное море.

Россия, не усилив своей армии, параллельно усилению в 1913 г. германской и австрийской армий, не имея на Черном море ни сильного флота, ни достаточных средств для перевозки крупного десанта, также боясь внутренних потрясений, сама войны не начнет.

Таким образом, на Черном море в 1914 году война может быть наступательная только со стороны Турции, при обороне со стороны России.

В этой оценке политической обстановки наибольшей точностью отличалась негативная часть. Руководители флота били не в бровь, а в глаз империи, намекая на внутренние потрясения самым неделикатным образом. Но ситуация Болгарии и Румынии была оценена весьма легкомысленно. В предыдущей войне Россия нанесла болгарам незабываемую обиду, поставив на сербскую карту. Рассчитывать после этого на нейтралитет Болгарии, вырванной из-под русского крылышка Германией, было наивно. Румыния, связанная династическими узами с Гогенцоллернами, тоже вряд ли могла входить в расчет союзников, даже при благоприятном ходе войны.

И поэтому штаб, с лирической грустью переходя к политической цели войны, вынужден был, тяжко вздохнув, проститься с византийской мечтой в пессимистическом абзаце:

Для России занятие Константинополя и проливов решило бы весь многовековый ближневосточный вопрос, но, не имея на это, по крайней мере в начале войны, сил, Россия в 1914 году принуждена ставить себе целью только оборону своих границ.

Но на этом абзаце кончалась нормальная логика. Дальше начинался поэтический бред, ибо, предъявив свое боевое убожество, штаб впадал в неожиданный пафос непонятной стратегической идеи «господства на море».