Александр Литвинов - Германский вермахт в русских кандалах

— Дак выходит, что он сам на кулак напросился. Жаль мне его: старательный парень. Но замашки нацистские в голове еще бродят… А вы, красавицы! Кто вам разрешил в рабочее время танцы устраивать?

— Дак мы ж только вальсик один. На заводе радио «Березку» заиграло, концерт по заявкам был. Дак всего ж один вальсик, дядь Вань. Мы штукатурили и танцевали. И все по-тихому было хорошо, если б рыжий не привязался.

— Он тут всем говорит, что в Берлине его ждет красавица Анхен! — сказала девушка вторая. — Если ждет, то нечего таращиться на нас!

— Одно другому не мешает, — ухмыльнулся Кузьмич.

А Себастьян в это время погрузил в короб телеги обрезки разных досок и реек, что заранее припас, сказал кобылке «лос» и рядом пошел.

— Видал, Кузьмич! Он с нашей кобылой уже по-своему шпрехает! — пошутил бригадир Суровикин. — Но лошадку жалеет: всегда норовит в тенек поставить, чтоб не перегрелась да не закипела.

— А кому это он отходы повез? — спросил Кузьмич.

— Да старухе одной. Ландаренчихе-бабке. Она как-то ведро упустила в колодец, а он и достал. И теперь помогает во всем. Вот на зиму дрова запасает. Дети ее в партизанах погибли, а мужик на войне…остался.

Из подъезда вышел Иоганн из Кюстрина, что из бригады электриков. Чтобы не пачкать новый комбинезон, он выпросил у Кузьмича черный фартук и теперь, сняв его на виду у всего двора, аккуратно складывал и прятал в боковой карман…

— Ну, вы там все доделали? — с лавочки напротив спросил его Кузьмич. — Или опять не хватило выключателей и розеток?

— Не хватило, — с печальной миной на лице признался Иоганн.

— Ребята домой уносят, — пояснил Суровикин, присаживаясь рядом с Кузьмичом. — Что выключатели, что розетки — белые аккуратные, новые. В магазине нарасхват… Иоганн, главное — крепите розетки намертво, чтоб зубами не выдрать было… Да иди с нами посиди. В ногах правды нет. А до гудка еще несколько минут…

Иоганн подошел и сел рядом с Кузьмичом.

— Мне тут один немец, из приехавших сегодня, сказал, что видел тебя в Москве в 44-м году, — обратился Кузьмич к Иоганну. — Было такое?

— Было.

— И что ты делал в Москве? — оживился Суровикин.

— Долго, долго ходил…

— Эва чего! — удивился Суровикин. — На экскурсии по Москве?

— Да, на экскурсии по Москве с пешим и конным конвоем.

— А, дак ты был участником спецмероприятия «Большой вальс», — догадался Кузьмич. — «Правда» печатала о том, как пленных немцев прогнали по улицам Москвы во главе с полковниками и генералами. И я запомнил, что было вас там аж 57 тысяч. Так дело обстояло, Иоганн?

— Так, — кивнул Иоганн. — Мы, немцы, это называем «Сталинским вальсом».

— Ты все по-немецки да по-немецки с нами, а сейчас по-нашему заговорил. Откуда так русский знаешь?

— Мама у нас была русская. Гувернанткой служила у богатого немца. А папа был польский ксендз, в костеле города Легница. В Кюстрине, под бомбами, они погибли вместе…

— А тебя где взяли в плен?

— Под Минском.

— О! Это ж наша операция «Багратион»! Рокоссовский там сделал «кыркыдык» вашей группе армий «Центр».

— А я помню, что были тогда разговоры, — достал Кузьмич пачку папирос «Север» и желтым, обкуренным ногтем расколупал ее, достал папиросу за мундштук, — будто большая колонна немцев во главе с генералом каким-то попыталась вырваться из окружения…

— Пачку папирос надо открывать с другой стороны, чтобы папироску брать не за мундштук, который ты в рот суешь, а за табак, дорогой ты мой Иван Кузьмич, — подсказал Суровикин назидательно. — Тогда табачок и размять можно хорошо. Или, как сейчас, губами бери из пачки, а не грязными руками! Вашему брату «махорочнику» тяжко приходится к папиросам привыкать!

— Заноза ты, Василий. Не перебивай… И будто бы наши, против этой колонны, вывели на прямую наводку полк «катюш» и дали залп. Что ж там осталось от колонны той! Или писаки газетные прибрехнули насчет «катюш», или с прорывом было что-то не так.

— Да, попытка прорыва была…хотя нам и без «катюш» приходил капут… И как только я уцелел, — пожал Иоганн плечами. — Не верится даже… А к прорыву нас подтолкнула сама обстановка в Минском котле. Леса под Минском были забиты нашей техникой, остатками разбитых дивизий, окруженными, напуганными, голодными…Тогда нам показалось, что основная армия русских ушла вперед, и появилась надежда, что нас еще не сегодня убьют…Но русские держали нас в окружении, хотя бои уже ослабли. Чтобы с голоду не умереть, мы отважились по ночам подходить к лесным деревенькам, что были внутри котла, и просить чего-нибудь поесть… Хлеба, картошки, чего дадут. Люди сначала боялись нас, таких грязных, обросших, дурно пахнущих и вооруженных…Вши заедали нас…Но крестьяне в деревнях были добрыми и нас подкармливали, делились последним. Война их сделала нищими…

— Эта ваша война, и вы, немцы, сделали их такими, — перебил Иоганна Суровикин.

— Василий, не мешай человеку высказываться. А ты, Иоганн, крой дальше правду-матку.

— А дальше нас все больше стало подходить и просить, а у крестьян уже нечего было давать нам, и тогда наши солдаты стали отбирать силой все, что они хотели взять. А потом и насиловать женщин стали и девушек… и малолетних девчушек… От безнаказанности наши солдаты зверели! Стали убивать, кто им мешал. Делали это холодным оружием, чтобы не было шуму, как им казалось…И я перестал подходить к деревенькам…Я понял, что обычным пленом этот разбой не закончится: русские нам отомстят!

— Как же так… Не верится даже! Под носом у наших войск! — не сдержался Кузьмич. — Проглядели, выходит. И что же наши, в конце-то концов?

— Власти в Минске узнали, что немцы выходят к населению, грабят и зверствуют. Власти призвали партизан, вернули им оружие, и партизаны вошли в кольцо окружения и пошли по знакомым лесам, где воевали…Кто еще лучше знал леса! Пошли партизаны охотиться на нас, как на зверей… И то оказалось для нас самым страшным! Они прочесывали лес, каждый кустик и каждое древо, каждый танк, каждый броневик, каждый автомобиль, — лес наполнен был нашей техникой. Автоматные очереди сливались с эхом в единый рев. Партизаны вели огонь на поражение. В плен они не брали… Они беспощадными были к нам. Насмотрелись партизаны на разбой наших солдат…Их можно было понять. Но нам-то хотелось жить!

— Вот же сволота! Бандит, насильник, убийца, а жить, зверюга, хочет! — ядовито усмехнулся Суровикин. — Вот что их толкнуло на прорыв из котла! Убийцам жить захотелось! И кто ж их организовал и повел?

— Василий, у них же, в лесах под Минском, генералов было до хреновой бабушки. И все отъявленные главари, и потому высоких званий!

— Уже в плену я узнал, что прорыв организовал командир 78-й Баден-Вюртенбергской пехотной дивизии генерал-лейтенант Траут, любимчик фюрера. Остатки своей разгромленной дивизии он сделал костяком «прорывной» колонны. Но прорыв захлебнулся в собственной крови. Русские хорошо нас встретили…