Захар Сорокин - Крылатые гвардейцы

Перестрелка длилась до тех пор, пока гитлеровец не растратил все патроны. Тогда он поднялся из-за валуна и на ломаном русском языке закричал:

— Рус, сдавайс! Рус! Не уйдешь!

Не помня себя от злости и ненависти, я двинулся навстречу врагу. Идти по глубокому снегу было тяжело. Мешала раненая правая нога. И все же мы медленно сближались. Уже было ясно видно лицо врага. Фашист тяжело дышал, выкрикивая ругательства, и злобно сверкал желтоватыми белками. На указательном пальце правой руки, сжимавшей рукоятку финского ножа, сверкнул золотой перстень. Этот перстень вызвал у меня приступ бешенства. Я поднял пистолет и нажал на курок. Осечка. И в тот же миг фашист прыгнул на меня, взмахнул финкой, я почувствовал острую боль. Удар пришелся в лицо. Упав навзничь, я потерял сознание.

Пришел в себя от недостатка воздуха… Сильные цепкие пальцы фашиста сдавили мое горло. Еще немного — и он задушил бы меня! Напрягая последние силы, рванул гитлеровца за руки. Дышать стало легче. Еще один рывок — и фашист отлетел в сторону…

Обессиленные, мы мгновение лежали на снегу, потом, одновременно вскочив, бросились друг на друга. Опередив фашиста, я ударил его в живот. Он дико закричал и во весь рост растянулся на льду. Я вспомнил о своем пистолете и оглянулся: шагах в трех от меня лежал мой ТТ. Не сводя глаз с фашиста, пятясь, я нащупал пистолет, успел выбросить из ствола патрон, который дал осечку, и в тот момент, когда гитлеровец вновь бросился на меня, выстрелил в грудь фашиста.

Теперь все!

Отполз в сторону, прислонился спиной к гранитной скале. Силы иссякли окончательно. Меня била мелкая отвратительная дрожь. В голове горячечный туман. Мелькают эпизоды воздушного боя, вынужденная посадка, рукопашная схватка, выстрелы. Нестерпимо болело залитое кровью лицо. Видеть я мог только одним глазом. Мучительно ныла раненая нога. Ветер рвал полы расстегнутого реглана, мороз леденил тело. Самое главное сейчас — не потерять сознание, иначе смерть. А я должен, должен жить! Но смогу ли я, израненный, ослабевший, пройти по сопкам несколько десятков километров?

…В кармане куртки нащупал патроны и плохо повинующимися пальцами зарядил пустую обойму пистолета — нельзя оставаться безоружным. Горсть снега, приложенная к пылающему лицу, немного освежила меня. Вспомнив, что у меня в кармане есть небольшое зеркальце, вынул его и взглянул на себя при свете карманного электрического фонарика. Финкой фашист вспорол правую щеку, выбил передние зубы. Рана вспухла и покрылась запекшейся кровью.

Теперь, пока есть силы, надо немедленно двигаться в том направлении, куда ушел самолет Соколова. Я взял из кабины бортовой паек, ракетницу с ракетами, наглухо закрыл колпак, постоял минуту, прощаясь с машиной.

Разложив по карманам печенье, галеты, банки с мясными консервами, шоколад, маленькие бутылочки с коньяком, задумался: а нужно ли мне все это? С разбитыми челюстями вряд ли смогу есть. Коньяк — другое дело, он поддержит силы на морозе…

Нет, пока хватит сил, буду нести. До наших позиций километров семьдесят, в моем состоянии для этого потребуется не один день.

Несколько часов, почти не отдыхая, я двигался вперед. Ветер, разогнав снежные тучи, утих. В небе мерцали редкие звезды. На глазах у меня небосвод вдруг окрасился в ярко-лиловый цвет и по нему забегали, затанцевали быстрые, как молнии, зеленые лучи. Их становилось все больше и больше. Вскоре потоки зеленоватого цвета переплелись между собой, образовав сияющую корону, и тут же погасли. А небо пылало малиновым огнем, и снова замелькали, скрещиваясь, лучи — синие, золотистые.

Это было северное сияние. Я видел его впервые и невольно залюбовался… Потом небо внезапно потемнело. Подул сильный, порывистый ветер. Снежные заряды слепили глаза, затрудняли дыхание.

С каждым часом становилось все холоднее. Мелкий снег, жгучий, как раскаленные опилки железа, бил по лицу, проникал за воротник, леденил тело. Я упрямо двигался вперед, стараясь не терять направления. Тяжело ступая на раненую ногу, карабкался на сопки по глубокому снегу. Достигнув вершины, немного отдыхал и снова в путь.

Вокруг все тот же унылый пейзаж: сопки, гранитные валуны, ущелья, неглубокие замерзшие речки, чахлые карликовые березки и снег, снег, без конца снег… Лицо горело от раны, от мороза, израненную щеку так нестерпимо ломило, что временами забывалась боль в ноге. «Надо идти! — без конца твердил я себе. — Вот добреду до валуна, спрячусь за него и отдохну. А теперь надо дойти вон до той березки. Но на пути к ней сопка. Что ж, придется карабкаться». И так без конца — валуны, березки, сопки…

Ночные сумерки растаяли. Наступил короткий полярный день. Сколько километров осталось позади — два, пять, десять?.. Не знаю. Хватит ли сил? Доберусь ли до своих? Должен дойти. Меня там ждут, беспокоятся.

Кругом все мертво, ни одного заметного ориентира, чтобы определить пройденный путь. Да и силы иссякли. Захотелось есть. Достал плитку шоколаду, отломил небольшой кусочек, положил его в рот и вскрикнул от нестерпимой боли: и верхние и нижние зубы почти не держались в кровоточащих деснах. Ясно, есть не могу. Зачем же нести лишнюю тяжесть? Взяв с собой лишь шоколад, я выбросил на снег остальную еду. Идти стало легче. Но ненадолго.

Опять наступила ночь. Чувствую, смертельно хочу спать. Нет больше сил идти — и все. И стоило мне на минуту остановиться, как метель убаюкивала, а сознание сразу уплывало куда-то. Лечь бы сейчас, вытянуть усталые ноги. Или хотя бы посидеть немного.

Но я хорошо знал: если сяду — усну. А усну, — значит, никогда не проснусь… Нет! Надо идти!

Невольно подумалось: я никогда так долго не был в полном одиночестве… Вокруг только снег, лед да камень. И метель воет, почти не затихая. Шаг за шагом двигался я вперед, к морю. Шли третьи сутки мучительных странствий. Глубокой ночью я почувствовал, что рядом есть какое-то живое существо. Кто бы это мог быть? Невольно остановился, рука потянулась к пистолету. Напряг зрение — в двух шагах от меня стоял большой полярный волк.

Прислонившись к стволу березы, я поднял ракетницу и выстрелил в хищника. Волк испуганно попятился и рысью ушел за сопки. Больше я его не видел.

Идти становилось все тяжелее. Притупились все чувства. Даже голод перестал мучить.

Однажды мне показалось, что я слышу шум мотора. Поднял голову. По небу неслись низкие снежные облака. Ошибся? Нет! Отчетливо слышен рокот мотора. Может, это меня ищут? Соколов, конечно, сообщил обо мне на аэродроме… Но разве увидишь с самолета одинокого человека в бескрайней, занесенной снегом тундре.

Гул мотора долго стоял в ушах. С трудом собрав все силы, я заставил себя не обращать на него внимания.