Шамиль Ракипов - Звездные ночи

Бершанская предложила штурману Кате Рябовой перейти в другую эскадрилью, та вступила с ней в пререкания и получила предупреждение.

Катюша — скромная, спокойная девушка, не представляю ее спорящей с командиром полка.

— Нетипичный случай, — сказала Вера Белик. Это было ее любимое выражение наряду с противоположным по смыслу «типичный случай», она часто употребляла их не к месту, но на этот раз все с ней согласились. Характер у Кати мягкий, ровный, никогда не увидишь ее раздраженной, сердитой. Движения легкие, первая плясунья, руку протянет, хлопнет ресницами — любой парень побежит за ней по снегу босиком… Летчик-истребитель Григорий Сивков влюбился в нее с первого взгляда, письма пишет каждый день, арбузы присылает, изюм. Конечно, Лейле и всем нам очень не хотелось отдавать Катю в другую эскадрилью, но начальству, как говорится, виднее, интересы полка превыше всего.

Лейла совсем расстроилась, когда узнала, что нашего штурмана будут обсуждать на комсомольском собрании полка. Ходит по комнате, как Бершанская по аэродрому.

— Две шкуры с одного медведя не спускают! — заявила она. — Разве предупреждения мало?

— Может быть, и мало, — я решила подзадорить немножко Лейлу. — Говорят, Бершанская недавно опять получила предупреждение от начальства, в который раз, не действуют они на нее. Вот и на Катю…

— Не предупреждение, а замечание, — уточнила Лейла.

Наш командир полка чаще, чем это необходимо, сама вылетала на боевые задания, причем на самые трудные участки, чтобы, как она говорила, разобраться в обстановке, а начальству это не нравится.

— Пойду на собрание, выступлю! — решительно заявила Лейла. — Индивидуальный подход нужен. Катюша… Она же влюблена в своего Григория, беспокоится, переживает, он летчик отчаянный.

На собрании она присутствовала, но не выступала, потому что никакого взыскания Рябова не получила, ограничились обсуждением. Но ей, конечно, досталось. Переживала она ужасно. Лейла думала-думала и пошла к Бершанской. О чем они говорили, не знаю, но минут через пятнадцать, сияющая, она прибежала ко мне и объявила:

— Катюша поедет отдыхать в санаторий! Вопрос о переводе в другую эскадрилью пока остается открытым.

На Кавказе были санатории для летного состава, некоторые наши девушки там побывали. «Молодец, Лейка», — подумала я, вслух сказала:

— Конечно, надо ей отдохнуть, такое потрясение перенесла: чуть в другую эскадрилью не перевели. Да еще любовь к отчаянному летчику. Ты, наверно, такие аргументы выдвинула, когда просила для нее путевку?

— Да, что-то вроде этого, — рассмеялась Лейла.

— Если бы еще Григорию Сивкову дали путевку в тот же санаторий, — пошутила я, — совсем было бы хорошо. Отдыхать так отдыхать.

Лейла мою шутку приняла всерьез.

— Это, идея, — многозначительно сказала она. Прошлась раз-другой по комнате и вышла.

«Неужели побежит к командиру полка с этой «идеей?» — подумала я. — Сама схлопочет предупреждение».

Наступил вечер. Погода была неважная, заданий не поступило, но Бершанская распорядились начать тренировочные полеты. Ну что же, начальству виднее.

Я полетела с Катей Рябовой. Полет, хотя и тренировочный, оказался довольно сложным, тем более что видимость была никудышной. Никаких ошибок Катюша не допустила. Выслушав мой рапорт, Бершанская освободила нас от дальнейших полетов и обеих направила к полковому врачу.

Первой на прием пошла Рябова. Вышла из кабинета взволнованная, бледная.

Врач осмотрела меня, измерила давление, прослушала сердце — все в норме.

— Как сегодня ваш штурман ориентировалась в полете? — официальным тоном спросила она:

— Вполне удовлетворительно, — ответила я.

— Удивительно…

Почему удивительно, я не поняла. Задавать вопросы врачу не положено.

Не все отнеслись одобрительно к тому, что Катюша поедет в санаторий. Когда полеты закончились и все собрались в общежитии, кто-то из девушек негромко пропел:

Смех, шутки. Кто-то язвительно заметил:

— Только любовь…

Девушки явно намекали на то, что летчик Сивков будет сражаться с фашистами не на жизнь, а на смерть, а его любимая Катя — «загорать» в санатории.

Катю было не узнать: осунулась, опустила голову, прикусила губу, вот-вот заплачет. Я думала, Лейла призовет девушек к порядку, но она, оторвавшись от своего альбома, спокойно сказала:

— Не обращай внимания, Катенька. Они же тебя разыгрывают.

Женя Руднева, читавшая письмо, хмыкнула, что-то раздраженно проворчала. Потом рассмеялась.

Общее внимание переключилось на нее:

— Читай вслух!

— От кого письмо, Женечка?

— От папы, — Женя, растерянно улыбаясь, подняла голову. — Сколько раз писала: не называй меня героиней, а он опять свое. Читать неловко.

Ну и зашумели. Дело в том, что в письмах домой мы, конечно, не писали всей правды о своих полетах, чтобы не пугать родных. Но наши отцы и матери, братишки, сестренки всех нас поголовно считали героинями Советского Союза. И не только они — все их знакомые, наши односельчане. Я, например, писала маме, что занимаюсь исключительно подготовкой молодых девушек к полетам, объедаюсь фруктами и шоколадом, а она: «героиня наша, Гвардеец — непременно с большой буквы — вся деревня гордится тобой…»

Слово за слово — разгорелась дискуссия на тему «Что такое героизм?»

— А ты, Женечка, и есть самая настоящая героиня, — сказала Руфа Гашева. — Для меня это ясно, как день.

— Глупости, — Женя пожала плечами. — Я самый обыкновенный штурман. Летаю, рассчитываю курс, бросаю бомбы на цель. По-моему, герой это тот, кто в самый напряженный, решающий момент проявляет необычайное мужество, совершает подвиг, вырывает из груди пылающее сердце, как Данко, и освещает дорогу к победе своим товарищам.

— А Покрышкин и Кожедуб? — возразила Руфа. — Они же не вырывают свое сердце. Тоже могут сказать: мы самые обыкновенные летчики, летаем, сбиваем фашистские самолеты.

Я не выдержала и тоже вступила в спор:

— Покрышкин и Кожедуб — выдающиеся летчики-истребители. Разве они не освещают путь к победе своими подвигами? Не рискуют своей жизнью в каждом полете?

— Мы тоже рискуем, — сказала Руфа.

— Да, конечно. На фронте каждый солдат рискует своей жизнью. Но герои-летчики не просто рискуют, они наносят врагу огромный урон. Десятки бомбардировщиков, истребителей — это не шутка. А сколько они уничтожили самолетов в групповых боях — мы даже не знаем. По-моему, героизм — это какое-то сверхусилие. Лейтенант Горовец — единственный в мире летчик, сбивший в одном бою девять вражеских самолетов: если не ошибаюсь, восемь бомбардировщиков и один истребитель. Вот это настоящий героизм. Или Мересьев. Восемнадцать суток, тяжело раненый, пробирался к своим из немецкого тыла. Ему ампутировали обе ступни, а он вернулся в строй и под Курском сбил три самолета противника…