Александр Бондаренко - Ночная диверсия

Когда Ольга закончила, Андрей Михайлович обратился к Худому.

— Ну, а теперь вы доложите подробнее о провокаторе.

Тот встал, по-военному одернул гимнастерку.

— В основном все в курсе событий, но можно и повторить. Товарищ Ломов сообщил через Ольгу, что к нам должен быть заслан крупный провокатор. Перед ним поставлена задача проникнуть в нашу организацию и полностью ее расшифровать. Операция была проведена следующим образом. Немцы дали возможность пяти человекам бежать из лагеря, пожертвовав для этого одним своим солдатом. На восьмом километре подставили под нож второго. Все четверо бежавших с провокатором погибли. Ну, а дальше была разыграна инсценировка у железнодорожной будки, и Родион «спас» провокатора. Ранение изменника предусмотрено, видимо, не было, но оно сделало эту комедию еще правдоподобнее. Сейчас провокатор вылечился и рвется к «работе». Учитывая, что он железнодорожник, я предупредил его, что он будет командовать группой, наносящей удар по железнодорожному узлу. Кроме того, я дал ему понять, что скоро его вызовут в подполье, где будет утвержден окончательный план всей операции.

— Как называет себя провокатор?

Минутку. Вскрылась еще одна деталь. Врачом отряда Глобиной у провокатора обнаружен браслет. Этот браслет — фамильная реликвия семьи Андрея Михайловича Самойленко. Нам сообщили, что дочь Андрея Михайловича сдала его в фонд обороны, но он был похищен начальником снабжения завода в Славгороде Шереметом. На фронте Шеремет убил солдата и сбежал к немцам. Татьяна Самойленко вместе с радистами позавчера прилетела в отряд.

Еще не ясно, кто провокатор, Шеремет или кто-нибудь другой. Называет он себя старшим лейтенантом Рубаном Семеном Алексеевичем. Может быть, это и так.

В наступившей тишине раздался сдавленный крик. Потеряв сознание, Ольга упала на пол.

Ее с трудом удалось привести в чувство и уложить в постель. Закусив губу, она смотрела сухими, горестными глазами в потолок.

Отец! Нет, этого, конечно, не может быть, чтобы отец ее оказался провокатором. Всегда, всю жизнь он был для нее самым светлым, самым чистым человеком на свете. Она училась у него, в чем могла, подражала ему. Товарищи по работе любили его за твердость, принципиальность, за душевность и чуткость к людям. Он всегда был настоящим коммунистом. Ужасно другое: значит, отец в лагере, а может быть, его уже нет в живых, и провокатор, проникший к ним, присвоил его чистое имя!

Члены подпольного центра сидели молча, сосредоточенно обдумывая услышанное. И только Глеб Феликсович взволнованно ходил из угла в угол. Потом присел на край кровати, положил руку Ольге на лоб.

— Возьми себя в руки, дочка! Мы понимаем твое состояние. Но сейчас самое главное — разобраться в этом недоразумении. Если можешь, расскажи об отце. Какой он, как он выглядит?

Ольга начала рассказывать. Тщательно подбирая слова, она старалась, как можно подробнее описать дорогой для нее облик отца.

— Нет, это не он!- воскликнул Худой. Я говорил совсем с другим человеком.

Самойленко решительно встал.

— Мне лично все ясно, товарищи. Провокатор присвоил чужое имя. Кто он, мы скоро узнаем точно. Кто бы он ни был: Шеремет или еще кто, ясно одно, что перед нами хитрый и опасный враг. Я считаю, что в наш оперативный план никаких изменений вносить не еле дует. Нч^т возражений? Прошу проголосовать. Так. Единогласно.

Предателя разбудил звук шагов на лестнице.

— Жив? Слезай вниз!

По голосу провокатор узнал — Худой.

— Наконец-то! — он проворно спустился вниз.

В эту ночь «Рубан» узнал: начало операции назначено на три часа утра двадцать седьмого сентября. Партизаны и подпольщики одновременно нападут на офицерское казино, склад горючего, комендатуру, ремонтный завод и железнодорожный узел.

В составе штурмовых групп от пятнадцати до сорока человек, хорошо вооруженных и обученных. Группой, наносящей удар по железнодорожному узлу, будет командовать он.

Теперь главное — передать все сведения оберсту фон Говивиану. Но это уже не сложно. Связь с ним продумана до мельчайших подробностей.

Этот дурацкий вызов к коменданту города чуть не испортил Паулю Вольфу весь вечер. А потом — какое ему в конце концов дело до гестапо, у него своя работа. Они там кого-то ловят, а тут бросай все и отправляй батальон в их распоряжение. Мало того, изволь сам его вести.

Но капитану amp;apos; Паулю Вольфу повезло. Командовать батальоном почему-то назначили лейтенанта Шиллера. Сейчас тот с завистью посматривал на капитана, который, весело насвистывая какую-то французскую мелодию, расхаживал по кабинету.

— Хорошо вам, капитан, веселиться. У вас в эту ночь будет крыша над головой. А мне нужно тащиться в город, всю ночь болтаться где-то в эту паршивую погоду.

— Да, лейтенант, приятной такую погоду не назовешь.

Нудный, надоедливый дождь моросил уже вторые сутки. На сером, затянутом тучами небе ни одного светлого пятна. Деревья с жалкими остатками побуревших листьев стояли унылые, сиротливые. И всюду лужи, непролазная грязь.

— Не обижайтесь на меня, пожалуйста, — продолжал Вольф, — понимаю, что вам невесело, но в том, что вызвали именно вас, не моя вина. А к тому же, насколько я понимаю, сегодняшняя операция особой опасности не представляет, но зато сулит заманчивые перспективы получить награду или повышение в звании. Так что вам следует только радоваться.

— Да, конечно, но если меня будут хоронить, то мне решительно безразлично, похоронят меня лейтенантом или фельдмаршалом.

Пауль покосился на часы. Только два! Чертовски медленно тянется время, до встречи еще семь часов.

Лена, наконец, выполнила свое обещание, согласилась провести вечер с ним вместе.

Несколько дней назад, как обычно, Пауль провожал ее до дому. Он уже потерял всякую надежду задержать девушку хотя бы на десять минут и ждал, что она, по обыкновению, попрощается и уйдет, но Лена задержала его руку дольше, чем обычно.

— У меня есть часок свободного времени, давайте немного прогуляемся. Не возражаете?

— И вы спрашиваете?

Капитан радостно улыбнулся. Лена взяла его под руку, и они медленно пошли вдоль улицы.

Пауль рассказал Лене о себе, о том, как он работал до армии на большом электроламповом заводе, о матери, о сестре. И столько теплоты было в его голосе, когда он говорил о своей семье, что Лена решилась.

— Послушайте, Пауль, я думаю, вы меня не отправите в гестапо, если я вам задам один вопрос?

— И вам не стыдно, Лена? Как вы могли подумать такое?

— Скажите, как бы вы чувствовали себя, если бы русские или другие солдаты пришли в Германию вот так, как вы, как завоеватели, расстреляли бы вашу мать, надругались бы над вашей сестрой?