Николай Сучков - Пламя в джунглях

Он шел так долго. Очень долго. Повеяло прохладой. Еще несколько усилий, и он с наслаждением окунул голову в холодные струи.

Здесь, на берегу говорливого ручья, он задержался. Нарезал молодых побегов бамбука и поел. Удалось поймать лягушку — настоящее лакомство! Вывихнутая стопа опухла. Он намочил тряпку и сделал компресс. Отполз к дереву и там меж могучими корнями приготовился встретить ночь.

Ночь упала камнем. Стемнело быстро, будто тушь разлилась из опрокинутого пузырька. Джунгли заворочались, задышали, заговорили, стряхивая сонное оцепенение дня. Слышались какие-то вздохи, стоны, щелканье, цоканье, стрекотанье, бульканье; справа пронзительно верещали, словно там работала циркулярная пила; со всех сторон наплывали таинственные шорохи, пришептывания, всхлипывания.

Вдали грозно зафыркал леопард — самый коварный и злобный хищник тропиков. Его покрыл грозный рык: Ы-р-р! Яугх, яугх! Это тигр. Визгом откликнулись на рев царя джунглей шакалы и виверры. Над головой заверещали обезьянки. Дикий вопль оборвал все.

Затряслась земля, затрещали кусты. Целое стадо крупных животных вихрем пронеслось мимо. И снова мгновения дрожащей стонущей тишины. Как она обманчива и тревожна! Трудно человеку в джунглях, очень трудно.

Ночь колдует над ним. Обволакивает кислыми запахами плесени и тления, то душит, то отпускает. Мрак сгустился. Лишь от земли струится мягкий рассеянный свет, словно подземный городок сказочных гномов зажег свои огни. Это светятся тысячи грибов, стоящих среди влажной гнили.

Мириады ночных насекомых устремляются на призрачные огоньки. И все они натыкаются на человека. Жалят, кусают, лезут в рот, нос, глаза. Даже земля шевелится под ним. Между ногами снуют ящерицы, суетятся букашки, жучки. Здоровенные тараканы объедают лохмотья штанов, а их пожирают черные муравьи. Все ополчилось против человека, и некуда деваться от этой напасти. Один он, совсем один против всего хищного мира джунглей, начавшего жестокую ночную жизнь.

Странное было это состояние между сном и бодрствованием. Ему казалось, что он в затхлом покинутом погребе. За ним гонятся. Шаги преследователей все ближе: хруп, хруп, хруп. Он сжался в комок.

Дикий тоскливый вопль прорезал джунгли. Человек очнулся. Что за чертовщина? Вскочил и, прижимаясь к шершавой коре, выхватил нож. Прямо перед ним — лесной дух: на месте глаз — два огненных шара, рот скалился в беззвучном злорадном смехе, на голове — острые ушки, задние ноги похожи на ходули. Призрак кривлялся, дергался, плясал. Потом подпрыгнул, как бесенок из сказки, и исчез. Какой-то бред!

Когда несмело проклюнулся новый день, человек вздохнул облегченно: наконец-то! Оторвался от дерева, заковылял, прихрамывая, по полянке. Хоть бы согреться, унять дрожь. Он замерз в своем рубище, сползающем с плеч. Вот тебе и тропики!

Перевязал рану, наложив свежий лист падаука. Сменил компресс на ноге. Опухоль чуть уменьшилась. Можно идти дальше. И тут он почувствовал на затылке давящую тяжесть. Резко обернулся. Этого еще не хватало! Огромный питон, устроившись на низко нависших ветвях, прилип к нему взглядом, пронзительным, леденящим.

Гад и человек настороженно следили друг за другом. Время тянулось медленно, и нервы стали сдавать. Глазки питона, мертвенно блеснув, оторвались от человека. По тропе на водопой кралась пугливая лесная антилопа гапи. На нее-то и нацелился питон. Он молниеносно выбросил массивную голову и оглушил зверька ударом. Свалился вниз, схватил жертву мощными челюстями. Хвост страшилища извивался в поисках опоры и зацепился, наконец, за ствол бамбука.

Жалобно застонала крохотная гапи, стиснутая в стальных кольцах питона. Беглецу показалось, что он даже слышит, как хрустнули ее кости. И человек не выдержал. Свистнул сингапурский стилет с утяжеленной для метания рукояткой и вонзился в горло гада. Кольца медленно распались, освобождая жертву. Удав дернулся и пропал в зарослях, унося драгоценный нож.

Что же теперь делать? Человек лишился единственного средства защиты в этом диком мире. Опираясь на дубинку, он заковылял по полянке.

И снова змеится звериная тропка. Колдобины, камни, корневища, лианы, сучья. Потом тропа начала ветвиться и затерялась. Впереди было сплошное непроходимое море буйной зелени. Человек пошел напрямик по замшелому гнилому стволу упавшего дерева. Пошатнулся и, чтобы не упасть, схватился за свисающую лиану. Ой! Разжал кулак, на ладони капельки крови. Под зелеными листиками и розовыми цветами прятались острые шипы. Что же, могло быть и хуже, змея минья, укус которой приносит мгновенную смерть.

Но куда теперь идти без компаса, без ножа и без пищи? Будешь кружить на одном месте. Нужно искать какой-то другой путь. Проплутав добрых часа три, человек очутился на прежней полянке и обрадовался ей, как хорошей знакомой. Сел у ручья. Зелень без конца и края. Он словно на дне глубокого колодца. А там в синем небе привольно, светло. Эх, взлететь бы! Вырваться из зеленой прожорливой массы. И прямо на родину. Далеко она…

Задумавшись, человек опустил голову. Загляделся на светлую дорожку воды, бежавшую в сумрачную чащу. А если попробовать? Может быть, выведет? Это, пожалуй, единственный шанс. Он собрал сухой бамбук, зубами и руками связал лианы в пучки, соединил их вместе — получился плотик. Осторожно, придерживая поврежденную ногу, улегся животом на хлипкое сооружение. И поплыл темно-зеленым туннелем. Здоровой рукой человек цеплялся за ветки, кусты и траву, подгребая, где нужно. Но скоро выдохся. Упал горячим лбом на полусогнутую мокрую руку. А ручей уносил его все дальше.

На третью ночь грянул тропический ливень. Молнии сверкающими ножами вспарывали обступившую его темноту. Слепящая стена дождя расступалась и снова смыкалась. Гром раскалывал небо, врубался в джунгли и раскатами катился вдаль, сотрясая плотный воздух. Ручеек вздулся на глазах, превратившись в бурный стремительный поток. Плыть было невозможно. Человек лишился последнего средства передвижения.

Потянулись голодные тоскливые сутки.

По ночам беглец слышал как приходили на водопой кабаны, буйволы, козы. Однажды пожаловал тигр, известив о себе грозным рыком. Из кустов раздавался вой шакалов. Ливни сменялись моросящими дождями. И с ними навалилась тоска, отчаяние. Он был отрезан от всего мира. Один, совсем один, голодный, обессилевший, израненный. А вокруг него джунгли. Неужели правы были те, там, в лагере, твердившие, что беглецу нет спасения в джунглях, что джунгли страшнее японского плена? Что же, пусть он умрет. Но он умрет свободным! Впрочем, нет. Умирать он не согласен. Ни за что! Ведь ему же нет и двадцати пяти. А главное, его ждет Родина, которая сейчас в опасности. Он должен жить!