Илья Маркин - Люди грозных лет

Погибшие сады были только маленькой частицей тех разительных перемен, которые увидел Андрей в родной деревне. Эта частица не шла ни в какое сравнение с тем, что принес деревне первый год войны. В разное время, по призыву и добровольно, ушли в армию почти все мужчины от восемнадцати и до пятидесяти лет. Вместе с мужчинами добровольно ушли в армию несколько девушек и молодых женщин. Осиротели, обезлюдели соломеннокрышие избы. Томительно и нудно тянулись военные недели и месяцы. Самым долгожданным, а часто и самым нелюбимым человеком в деревне был почтальон. Старый, хромой еще от первой мировой войны, седенький Потапыч на такой же неказистой лошаденке ежедневно объезжал сельсоветские деревни, чаще всего резво покрикивая хозяйкам, которым были письма, а иногда, насупленно глядя в землю, шмыгал носом и неуверенно подавал конверты, где темнели официальные штампы войсковых частей или петлялся незнакомый почерк. И если Потапыч в первой же деревне весело выпивал поднесенную получившей письмо хозяйкой рюмку самогона, то это означало, что в его видавшей виды брезентовой сумке лежали письма только хорошие. Первый же отказ от рюмки любившего выпить Потапыча настораживал всю деревню, и он понуро ехал под обстрелом тревожных глаз. Не мало за этот год горьких вестей разнес старый почтальон; редко приходилось ему, не в пример прошлому, приезжать домой навеселе.

Вторым тяжелым ударом по деревне была необходимость взять для войны все автомобили, тракторы, тягач и лучших лошадей. Не шумели больше на колхозных улицах юркие полуторки; редко где на полях можно было увидеть черным жуком ползущий трактор; не надрывались конюхи, остепеняя буйных жеребцов и резвых кобылиц. А осенью 1941 года, когда фронт придвинулся к деревне и в лесах вокруг нее встали на постой войска, одна за другой были отправлены на солдатские кухни колхозные коровы и овцы. Просторные скотные дворы и овчарник заросли паутиной.

Такой показалась Андрею родная деревня в первые дни его отпуска. Он ходил и смотрел на все затуманенными глазами, находя душевный отдых только в возне с сыном. Костя оказался на редкость живым и сообразительным мальчиком. Он ни на шаг не отходил от отца, ломким говорком расспрашивая обо всем, что видел и слышал, и без конца требовал сделать ему то ружье настоящее, то самолет, то маленькую пушку, из которой можно стрелять. И Андрей мастерил ружье, пушку, самолет и еще много других вещей, что так необходимы четырехлетнему мужчине.

Но ни занятия с сыном, ни радость встречи с родными не могли развеять тревожных мыслей Андрея. Прогнившие крыши, покосившиеся, раздерганные плетни, запущенный обмелевший пруд и пустующие, когда-то с таким трудом построенные скотные дворы — все это принесла война в родную деревню Андрея.

Особенно тяжело и больно было за этих стариков, женщин, подростков, детей, которые остались один на один с трудной жизнью, которые донашивали теперь свои последние рубашки, платья, кофточки, не имея ни возможности, ни средств для покупки новой одежды, которые жили двойной жизнью, и трудно было определить, которая для них важнее: та ли, что относилась к ним самим, или та, что связывает их с фронтом, с отцами, детьми, братьями, ушедшими на войну.

Подобно тому как человек, поселившийся в неизвестном городе, постепенно узнает его улицы, дома, строения, познавал теперь Андрей внутреннюю жизнь деревни. Первый толчок к этому дала его семья. Отец, уже пожилой человек, дома почти не бывал, все силы отдавая колхозу. Как и отец, Ленька тоже дома только ел и спал, весь день, а часто и ночь проводя на работе. На второй день по приезде Андрея и Алла ушла на поле, робко сказав:

— Андрюша, там просо пропадает от сорняков, я должна пойти, людей-то мало.

Так жили и в других семьях. Едва начиналось утро, как деревня точно вымирала и вновь оживала лишь в сумерки, когда люди возвращались с полей.

В этом напряженном труде Андрей чувствовал себя лишним, собрался было тоже пойти на работу, но после переезда и частой ходьбы раненая нога разболелась, и он с горечью должен был согласиться на вынужденное безделье. Работу Андрею подсказал Ленька. Подвижный и решительный, он с сожалением рассказывал, что не успел сегодня прочитать в бригадах даже сводку Совинформбюро. За эту мысль и ухватился Андрей. В тот же вечер он забрал у Леньки все последние газеты, перечитал их и с утра пошел к колхозникам. И всюду, куда бы он ни приходил, его осаждали вопросами о положении на фронтах, о международных делах, о героизме советских воинов.

Тут-то, во время этих бесед на полях, на конюшне, на огородах, и почувствовал Андрей ту кипучую и напряженную жизнь, которой жила деревня, и понял, что первое впечатление о сельской жизни, которое зародилось у него от внешних признаков, было ошибочным. Из всего, что видел Андрей, его особенно поразила молодежь, вернее не молодежь в полном смысле этого слова, а подростки — мальчики и девочки, те самые юнцы, которые в другое время учились бы в школе и беззаботно резвились, не зная ни труда, ни горести. Теперь они — эти мальчики и девочки — делали то, что и взрослые, и не просто делали по обязанности, по приказу, а добровольно, всем своим еще не окрепшим сознанием понимая, что и родная деревня и вся страна переживают такое время, когда без дела не должен сидеть ни один человек.

Совсем другими увидел Андрей и женщин. Раньше большинство из них, особенно пожилые и многодетные, занимались только домашним хозяйством, работали в колхозе лишь в самое горячее время уборки урожая. Сейчас же домашнее хозяйство стало для них делом второстепенным, ему уделяли они короткие утренние и вечерние часы, а остальное время проводили в колхозе.

«Как велика сила жизни! Как могучи люди! Ничто их не сломит, ничто не раздавит, если они живут общим делом и ради этого общего отрешаются от личного, даже крайне необходимого. А я сам?» — упрекнул Андрей себя, вспомнив все, что передумал о своей личной жизни, и сравнив эти раздумья с тем, что увидел в людях родной деревни. Мелким и ничтожным казался он самому себе по сравнению с этими простыми деревенскими людьми, которые так просто и бесхитростно умели свое личное подчинить общественному.

Возвращаясь с полей, Андрей Бочаров шел старым вырубленным парком, где на месте столетних кленов и лип густо разросся кустарник, обрамлявший когда-то широкие и прямые пересекающиеся аллеи. День клонился к вечеру. Нежаркое солнце отбрасывало от кустов длинные тени, отчего неширокие аллеи казались полуосвещенными коридорами, уходящими куда-то далеко-далеко. Бочаров задумался, машинально трогая руками мягкие, нежные ветви молоденьких кленов, лип, рябин. Они наклонялись, шурша под его пальцами, и вновь распрямлялись, устремляясь к заходившему солнцу.