Иван Сотников - Днепр могучий

Очень часто командиру приходится принимать решение молниеносно, когда время измеряется не часами, а минутами. И тут ему на помощь приходят знание боевых уставов, в которых сцементирован опыт многих боев и сражений, и свой личный опыт, и все то, чему научился у других.

Ни один бой не бывает похожим на другой, поэтому командир, принимая решение и организуя бой, всегда должен действовать, строго сообразуясь с конкретно сложившейся обстановкой. Иначе — шаблон, схема, и за это можно жестоко поплатиться.

И еще командир должен всегда помнить, что он поведет в бой не оловянных солдатиков, а живых людей, своих соотечественников, своих товарищей по оружию, за жизнь которых он несет ответственность. И командир должен сделать все, чтобы меньше было пролито крови, больше сохранить доверенных жизней, легче и быстрее достичь успеха.

Кто хоть раз руководил боем, тот знает, что это такое…

Как пуля на излете, слабел натиск немцев. Понеся большие потери, противник атаковал все реже и реже. Смолкал грохот боя, и отчетливей стали слышаться стоны и крики раненых, доносившиеся с ничейной земли.

Отбивая последние атаки, разведчики взяли трех пленных. Двое из них были ранены, и их отправили в санчасть. Третьего Тарас Голев привел в штаб. Только здесь, во время допроса, он как следует разглядел немца. Унтер-офицер. Немолодой. Толстозадый, с мясистым лицом. Держался он еще с той нагловатой самоуверенностью, которая встречалась теперь все реже и реже.

— Ваша задача? — допрашивал пленного Юров.

— Держать позиции и вести против вас атаки…

Ответы его торопливы, с оттенком бессильной злобы, перемешанной со страхом.

— Как велики потери?

— В ротах осталось человек по сорок.

— Резервы?

— Один батальон на станции Богуслав.

— Как много боеприпасов?

— Много, полны склады.

— Где они?

Пленный указал, заявив, что их сейчас куда-то вывозят, кажется, в Корсунь.

— Как долго приказано держать Богуслав?

— Не знаю.

— Настроение солдат?

— Их пугает новый котел.

Голев слушал, как пленный выкладывал все новые и новые данные. Прислушиваясь к его показаниям, Тарас думал о своем. А как бы вел себя этот немец, попади к нему в плен он, Голев? Только знал Тарас, сам он ничего не сказал бы этому унтер-офицеру. Ничего и ни при каких обстоятельствах. Пленный вызывал брезгливое чувство. Толстозадый завоеватель! А ведь есть, верно, и жена, и дети. Гляди, там ждут его, тоскуют. Вдруг Голев вспомнил распятых на крестах вдоль шляха, и руки его налились свинцовой тяжестью.

Мысли Тараса как-то незаметно перекинулись к своему дому, к жене, детям. Где они? Куда забросила их злая судьба?

Почти всю жизнь Тарас прожил на Урале. Семи лет он остался без отца и матери. Немало пришлось побатрачить. Вспомнил о нем старый друг отца и четырнадцатилетним подростком пристроил на завод. Понравилось пареньку трудное заводское дело, увлекся им, полюбил всей душой.

Лет восемнадцати женился, а в бурном семнадцатом году родила ему жена двойню: дочь и сына. Как сейчас помнится, счастье было безмерным. А тут подоспела гражданская война, колчаковщина. И ушел Голев в партизаны. Долго и славно воевал он с белыми, большой путь прошел — до самого Тихого океана. А возвратившись на Урал, растил детей и варил сталь.

Много воды утекло с тех пор, очень много. Дети выросли, окончили институт. Они тоже стали металлургами, и их направили в Кривой Рог. Тарас и сам собирался перебраться вслед за ними, чтобы пожить вместе, одной семьей. Помешала война. Как случилось это, Голев не знал, только сын и дочь его остались за линией фронта. Где они теперь? Живы ли? Болит и стонет отцовское сердце. И кто знает, не такой ли вот немец, как этот пленный, угнал их в свою проклятую Германию, а может, надругавшись, и убил дорогой? Мысли об этом терзали душу, и не было границ горю солдата.

Последние минуты перед атакой. Недолги они, а сколько человек передумает за это время! Иной раз вся жизнь пробежит перед глазами — от самого босоногого детства до этого вот момента, когда стоишь и ждешь сигнала, а грязный окоп вдруг становится таким уютным, но ты, повинуясь команде, все равно покинешь его и побежишь через исхлестанное огнем и железом поле навстречу своей солдатской доле, своей судьбе, знать которую ты не можешь.

В седой голове Щербинина тоже проносились разные мысли. Но они целиком были прикованы к предстоящему бою. А все ли сделано? Все ли предусмотрено? И как поведет себя коварный и искушенный в войне противник? Нет, сердце командира не может знать покоя перед боем. И волнение это не зряшное, а то святое волнение, которое переживает человек перед трудным испытанием. И даже в самый решающий момент, когда голова должна оставаться ледяной и трезвой, командирское сердце все равно будет биться в груди жарко и тревожно. Такова уж природа боя, и с ней ничего не поделаешь.

Пять ноль-ноль.

— Начали! — подал команду Щербинин в радиомикрофон.

Три выстрела сливаются в один, и над передним краем вспыхивают три фонаря на парашютах. Светло как днем. И сразу же — удар артиллерии. Дыбом взвивается земля на переднем крае немцев.

При свете ракет офицеры-наблюдатели корректируют огонь, а мощь его все нарастает, гул канонады обрушивается на землю с такой силой, что придавливает собой все остальные звуки.

Медленно гаснут мощные фонари, повисшие в воздухе, и все окрест окутывает густой мрак. Редкие осветительные ракеты ошеломленного противника не в силах разорвать его.

И вот — сигнал. Атака!

Щербинин с тревогой всматривается в ночную темень. Дружно ли поднялись люди? А не свалил ли первые цепи встречный огонь врага? И вдруг оттуда, где еще минуту назад лежала полоса ничейной земли, доносится мощное и грозное «ура». И по тому, как оно нарастало и перекатывалось из конца в конец, Щербинин понял, что атака началась успешно, и если бы не темнота, то можно было бы увидеть, как потеплел взгляд серых с суровинкой глаз старого командира. Но уже через несколько минут Щербинин понял, что продвижение начало замедляться и на некоторых направлениях атака стала захлебываться. Командир полка дал знак радисту, и тот, пощелкав ручками настройки, принялся вызывать комбатов.

Первым доложил Черезов. Этот резал правду-матку: вклинился в заречную рощу, остановлен шквальным огнем пулеметов.

Капустин докладывал путано, многословно, и было непонятно, успех у него или неуспех.

— Смелее вперед! — потребовал Щербинин. — Темп, темп дайте!

— Прикажите Жарову, пусть усилит продвижение на правом фланге. Он связывает нас по рукам и ногам, — пожаловался Капустин.

Щербинин связался с Жаровым и по голосу комбата понял: трудно. Да Жаров и сам не скрывал этого. Продвижение застопорилось с первых шагов. Только на правом фланге имеется некоторый успех — там рота Назаренко уже ведет бой за вторую траншею противника. А вот на левом фланге подразделения еще не сумели форсировать реку и залегли под убийственным огнем противника.