Иван Сотников - Днепр могучий

Бой, сражение нередко уподобляют шахматной игре, что совершенно неверно. Там, на доске, бой имеет свои законы, здесь, на поле сражения, — свои. Необыкновенно сложное и трудное положение возможно в обоих случаях, но там — все перед тобой, и противник не сделает хода, пока ты не переставишь очередной фигуры. Здесь же не всё на виду, и сам ты, и противник вольны делать любые ходы в любое время. Ты только что рассчитал свои действия, наметил новую расстановку сил, исходя из известных тебе данных о противнике, а он уже многое изменил, и многие из твоих действий либо потеряли свое значение и свою ценность, либо уже вовсе вредны. Если в шахматах важно предвидеть ходы противника, следующие после твоих действий, в настоящем сражении их следует предвидеть, если они будут предприняты одновременно или даже раньше тебя. Если там на ходы тебе дается какое-то определенное время, более или менее регулируется темп, здесь нет никакого регламента: у тебя может случиться ничтожно малое время, в которое потребуется сделать все ходы и осуществить все действия, независимо от того, считалось ли ранее это возможным или неосуществимым.

Оперативная карта командующего и была сейчас сложнее самой сложной шахматной комбинации. Уже теперь и в последующие дни и ночи она менялась ежечасно, порой ежеминутно, порождая все новые и новые комбинации и требуя немедленных действий, способных парировать любую инициативу противника.

Поздно вечером Штеммерман предпринял сильные атаки. Создав значительное превосходство в силах на узком участке фронта, он занял полностью Шандеровку и стал распространяться далее. Прошло немного времени, и он овладел Хильками, Комаровкой и Нова-Будой. Коневу пришлось осуществить стремительные маневры, чтобы преградить ему путь. Начались бесконечные контратаки, последовали удары авиации, танков, артиллерии. Вся ночь прошла в ожесточеннейших схватках. Наутро Штеммерман стал выдыхаться, а днем был остановлен вовсе.

Обострилось положение и у Ватутина. С утра танки Хубе снова устремились вперед. Днем они овладели Лисянкой и подошли к Хижинцам с юга. Совсем рядом находились Джурженцы. А от них рукой подать до Комаровки и Шандеровки. Между танками Хубе и дивизиями Штеммермана оставалось менее десяти километров. А сил у Хубе немало: четыре танковые и три пехотные дивизии, да еще подходят все новые и новые части.

Ожесточение борьбы возрастало с каждым часом. Конев вынес свой пункт управления в село Шевченково — вплотную к тем местам, где завязывался узел всех событий, где обострение борьбы стремительно нарастало. Отсюда он выезжал в части, пользуясь вездеходом или танком.

Атаки советских войск на Корсунь из Городища продолжались со всевозрастающим упорством. Уже 14 февраля завязались бои на окраине города. Командующий видел это своими глазами, облетая линию фронта на самолете. Корсунь в огне. Немцы взорвали вокзал, электростанцию. Их обозы беспорядочно потянулись на Стеблев. Значит, эвакуация. Конев усилил натиск, и его войска на плечах противника ворвались в город. Кольцо значительно сжалось и на других направлениях. Самое главное, у Конева высвобождалась часть сил, что было очень кстати.

Только вчера, в канун этих событий, командующему фронтом позвонил командарм Трофименко. У него отчаянное положение. Натиск танков противника нечем сдерживать. Иссякают последние резервы. Впервые за много дней командующий армией прямо попросил о помощи.

Конев с силой сжал трубку. Жилы на лбу вздулись, и лицо словно закаменело. Голос Трофименко накален, прерывист. Напрасно он не попросит. Но что делать? Близко ничего нет. Снять из-под Корсуня? Значит, сорвать атаки. А они уже на той ступени, с которой остается сделать последний прыжок. Останавливаться и возвращаться поздно. Резервов для свободного маневра нет. У него же нет общего перевеса в силах против Штеммермана. Такой перевес приходится создавать за счет маневра на решающих участках. Короче, сейчас ему нечем помочь Трофименко.

— Держитесь своими силами, — твердо сказал он командующему армией, — поддержка пока исключена. Но исключена и любая уступка противнику. Занимаемые теперь рубежи — последняя черта. Ни шагу с занимаемых позиций! — Он сделал паузу и добавил: — Ни шагу!

Командующий знал, как тяжело сейчас Трофименко. И все-таки пришлось отказать ему. Правда, Конев все же предпринял некоторые меры, чтобы облегчить положение войск Трофименко, Он отменил намеченное наступление на одном из направлений и высвободил дивизию Виногорова, чтобы поставить ее за Комаровку. Лишь на следующий день с занятием Корсуня высвобождалась часть войск. Теперь уже без просьбы Трофименко он слал к нему новые и новые части. Одни из них с ходу вводились в бой против Хилек и Комаровки, другие выдвигались в Почапинцы, Моренцы, Джурженцы, шли на Медвин и Скрипченцы, окольцовывая так называемое Бойково поле, раскинувшееся меж этими населенными пунктами. Намечалась и зрела тактика ударов по чрезмерно уплотненным боевым порядкам окруженных, если они вырвутся на это поле; и тактика концентрических ударов, если Штеммерману нигде не удастся разомкнуть кольцо. Теперь все решится в ближайшие сутки.

После ожесточенных ночных атак утром 16 февраля Трофименко снова занял Комаровку и Хильки. Плацдарм окруженных стиснут до предела. Противник напоминал зверя в тесной берлоге, окруженной стеной охотников с оружием наперевес. Он обречен, хотя еще и очень опасен.

До боли в пальцах сжимая листок радиограммы, адъютант Штеммермана буквально влетел в кабинет командующего.

Генерал сидел за столом, положив на карту слегка вытянутые и сжатые в кулаки руки. Не шевельнувшись, он изумленно вскинул глаза и уставился на адъютанта. Генерал не терпел бестактности. Почему он влетел без стука? Но лицо адъютанта было столь бледно, что Штеммерман порывисто встал.

— В чем дело? — спросил он строго, с оттенком едва заметного раздражения в голосе.

Адъютант растерянно глядел на командующего, не в силах отвечать.

— В чем дело? — переспросил генерал, явно утрачивая терпение.

Адъютант молча протянул радиограмму, и Штеммерман заметил: в глазах у него стояли слезы.

Словно отдаляя удар, командующий не торопясь взял шифровку, медленно опустился в кресло и склонился над бумагой. Но едва он пробежал первые строки, как лицо его мигом побледнело и без того тонкие бледные губы стали вовсе бескровными. Что такое? Что он приказывает? Неужели?.. Просто чудовищно!

Штеммерман выронил шифровку на стол и, стиснув зубы, уставился в небольшой кружок на карте, обведенный коричневым, в который зловеще впились со всех сторон красные стрелы.

Гитлер уже не дорожил корсунским плацдармом. Он больше не обещал выручки и требовал сражаться, сколько хватит сил, а станет невозможно — приказывал… стреляться. Да, всем офицерам и солдатам. Он заклинал окруженных свято выполнить долг до конца и принести себя в жертву во имя спасения Германии. Биться и погибнуть!