Иван Сотников - Днепр могучий

Вышел адъютант и пригласил собравшихся к фюреру. Манштейн пошел первым и за ним в порядке иерархии — все остальные. Гитлер стоял посреди салона лицом к двери. Все по одному подходили к нему, и почти каждому он молча протягивал свою потную и вялую руку. Только некоторым он задавал какой-либо вопрос, и они заученно отвечали: «Да, фюрер» или «Нет, фюрер».

Сильно сутулясь и шаркая ногами, Гитлер медленно прошел к столу, где были развернуты карты. Манштейн пригляделся к фюреру. На лице мутная бледность, мешки под глазами. Левая рука висит плетью, заметно дрожит. Сдал фюрер, сильно сдал! Только глаза его горят по-прежнему каким-то лихорадочным огнем, отчего взгляд их, как и раньше, диковат и страшен.

Получив разрешение, фельдмаршал приступил к докладу. Гитлер терпеть не мог, когда при нем говорили громко, и Манштейн докладывал пониженным голосом. Положение на фронте определяется удачным «отрывом от противника» и закреплением войск фюрера на Днепре. С выходом к реке русские, бесспорно, вынуждены будут заняться перегруппировкой войск, подтягиванием тылов, сосредоточением стратегических резервов. Им потребуется много времени. Впрочем, им трудно собрать силы. Немецкая авиация спешно выискивает на железнодорожных путях понтонные парки Первого Украинского. Русским не форсировать Днепра.

Гитлер морщится, он требует фактов и фактов. Но после катастрофического поражения на Курской дуге и постыдного бегства к Днепру, где их взять, угодных фюреру фактов, и Манштейн, явно затрудняясь, пытается сосредоточить внимание фюрера на отдельных удачных действиях в воздухе. Его авиация разбила эшелон, бомбила магистральные пути, на одной из станций, где-то под Бахмачом, уничтожена платформа с понтонами…

Но это уже слишком, и Гитлер прерывает Манштейна нетерпеливым движением руки. Запнувшись, фельдмаршал на секунду умолкает, а потом, забыв о предосторожности, начинает говорить громко, декламационно. Да, правый берег высок, сильно укреплен. Да, вал! Неприступный Днепровский вал. Да, немецкие дивизии способны выстоять, отбить любой удар. Способны!

И только в конце своего доклада фельдмаршал осторожно намекает на помощь ставки.

Манштейн, видимо, кое-как вышел из положения. Во всяком случае, после его доклада лицо Гитлера чуть прояснилось. Он даже пошутил, на минуту обрел пафос: «мои генералы»… «мои войска»… Но, выслушав других, он помрачнел снова. А когда заговорил сам, им сразу овладело ожесточение, глаза сузились и потемнели, в голосе появилось злое раздражение. Поглядывая в упор на генералов, он говорил, что больше нельзя отдавать ни пяди завоеванной территории, что нужно держаться во что бы то ни стало и побороть сталинградский психоз, что отныне Днепр должен стать неприступным рубежом, разделяющим обе армии.

Манштейн слушал угрюмо и подавленно. Он видел: Маттенклот, Штеммерман и другие также подавленны. Еще бы! О чем говорит их фюрер? Днепр должен разделить… Значит, что же? Стоять? Отбиваться? Неужели нет сил, чтобы можно было думать о лучшем? Неужели так ослабла германская армия? И кто говорит об этом? Адольф Гитлер, который всегда превозносил наступление. Наступление любой ценой — таков политический и военный девиз его жизни! Вот как было недавно. А теперь — держаться… стоять… Днепр разделит… Ах, вот что! Стратегический выигрыш времени. Поссорить союзников, чтобы потом вместе с американцами добить русских. Ох, призрачный план! Манштейн опять смотрит на генералов и видит: лица их замкнуты и сумрачны. Лишь Герберт Гилле не сводит восхищенных глаз со своего кумира. Фанатик!

На минуту умолкнув, Гитлер встал и, сложив за спиной руки, сделал несколько шагов взад и вперед. Затем круто повернулся и снова заговорил истерично, с надрывом. За отход от Днепра он приказывает расстреливать каждого солдата и офицера. Не поздоровится и генералам. Мало войск — он пришлет еще. Им уже отдан приказ. Сюда идут дивизии из Норвегии и Франции, из Германии. Нужны танки, самолеты — все будет! Только стоять. Он никому не простит никакого отхода. Довольно.

— Слышите, Хейнрици? — хмуро уставился он на генерала.

— Да, фюрер.

— Слышите, Штеммерман?

— Да, фюрер.

— Слышите, Гилле?

— Да, мой фюрер…

Часом позже командиров полков и дивизий Гитлер приказал построить на плацу в парке. Поджидая рейхсканцлера, они понуро стояли на песчаной дорожке. Фред Дрюкер беспокойно посматривал по сторонам. Почему из всех соединений присутствуют здесь лишь генералы и оберсты, а из их дивизии — и командиры батальонов, и командиры рот, и даже взводные начальники? Чем объяснить это? И Пауль Витмахт, и Ганс Мюллер, что стояли рядом, были также в недоумении. Еще сегодня утром никто из них ничего не знал. Все они — и Фред, и Пауль, и Ганс — каждый по-своему хозяйничали в своих ротах. Но пришла блицтелеграмма, и вместе с другими они здесь, в ставке фельдмаршала. Зачем их вызвали? Может, для вручения наград? Нет, не те времена. Что-то тут другое.

Наконец вдали показались черные авто. У Фреда мороз пробежал по коже. Что-то будет? Фельдмаршал первым вылетел из машины, торопясь поддержать Гитлера. Но тот отмахнулся и сам выбрался на песчаную дорожку. Он молча обошел строй, исподлобья оглядел явно перепуганных генералов и офицеров. Хмуро взглянул на взвод эсэсовцев из дивизии «Викинг», застывших с автоматами на караул. Они держали их отвесно прямо перед собой, выставив в стороны локти левых рук и придерживая правыми за металлические приклады. Офицер сделал было движение подать команду и доложить, но Гитлер все так же молча едва заметным взмахом руки приказал ему остаться на месте. Фред с еще большей силой почувствовал недоброе.

Потом, остановившись, фюрер круто повернулся к Манштейну:

— Чья дивизия первой ступила на правый берег?

«Вот оно что! — весь похолодел Фред Дрюкер. — Наша дивизия».

Манштейн вызвал из строя генерала, и Фред проводил его сочувственным взглядом. Выпучив глаза, генерал вытянулся перед Гитлером. Фюрер отвернулся и взмахом руки указал ему на место против строя эсэсовцев.

— Чей полк первым ступил на правый берег?

И своего оберста Фред проводил таким же взглядом. «Чья теперь очередь?» — гадал он, чувствуя, как у самого подгибаются колени.

— Чей батальон?

У Фреда потемнело в глазах, и своего командира батальона он даже не разглядел.

— Чья рота? — перечислял Гитлер.

Слова эти для Фреда, Пауля и Ганса прогремели как гром. Офицеры содрогнулись и побледнели. Воротнички их мундиров сразу сделались мокрыми. Чья же из их рот первой ступила на злополучный правый берег? Где тут знать! Это случилось той страшной ночью, в темень, в дождь, в разных пунктах переправы. Где уж тут разобраться! Впрочем, их и не спрашивают. За них отвечает сейчас сам фельдмаршал. Он, взглянув на бумажку, называет фамилии обреченных, и те по команде покидают строй. «Кого же он вызовет сейчас?» — только подумал Фред, как Манштейн уже назвал офицера: