Иван Сотников - Днепр могучий

А Гилле, в свою очередь, размышлял о том же. Что ему бог, если он давно уже по ту сторону добра и зла. Он был полон восторгов за пережитое и по-прежнему парил в поднебесье. Когда-то давно, еще мальчишкой, он любил развалины одного из старых германских замков у швейцарской границы. Там хорошо сохранилась высеченная стена на круче, куда он любил забираться со своими сверстниками. Никто из них не решался пройти по узкой стене. А он проходил. Справа — пропасть, слева — глубокий водоем. Какое это было блаженство — шагать по острию стены, по ее неверному гребню. С обеих сторон смерть, в душе мутная жуть: вот-вот сорвешься. Кружилась голова. Но от этого лишь острее была победа. Так и сейчас. У него тоже еще кружилась голова, словно он только что прошел по той стене, и смерть его хватала за ноги и справа, и слева.

Еще не кончилась месса, как оглушительно взвыла сирена. Молящиеся повскакали со своих скамей и, забыв про молитвы, стремительно бросились к двери. Даже генералы заметно убыстряли свой шаг и раздраженно расталкивали локтями цивильных берлинцев, заполнивших храм из любопытства, чтобы поглазеть на корсунских военных, о спасении которых все утро захлебывалось геббельсовское радио.

Пришлось с час просидеть в убежище и мучительно прислушиваться, как над головой гудел раздираемый бомбами их Берлин. Фреду казалось, он снова в блиндаже под Корсунем.

После отбоя, задыхаясь от сырости, они с трудом выбрались наружу. Бог мой, что за ад! Гилле, Либ, Дарлиц, Дрюкер — все генералы и офицеры застыли в оцепенении. Через минуту Фред даже потер глаза: уж не сон ли это? Повергнутая колокольня, дымящиеся стены, едкий дым пожарищ, беспощадное пламя, высовывающее языки из всех окон, черные воронки и обезумевшие берлинцы на всей улице. Огромный расколотый колокол выкатился на самую площадь и как бы взывал о помощи. Фред растерялся. Да тут же котел, где все бурлит и клокочет. И уж не в котле ли и Берлин, и вся Германия?

Мир и тишина на корсунской земле. Февральские снегопады плотно прикрыли израненные поля. Насколько хватает глаз — холмы и холмы. В низинах — ветвистые овраги, или яры, как их называют тут испокон веков. Местами темнеют пятна лесов и перелесков, откуда нередко выбегают одинокие дубки и смело, как часовые, стоят на посту у самых обочин украинских шляхов, по которым бесконечной чередой идут войска к фронту.

На всем пути через Украину Пашин не видел уголка краше этих мест, через которые извилистой змейкой пролегла красавица Россь. Крутые ее берега изрезаны живописными оврагами. Гранитные скалы не раз преграждают течение, образуя пороги и водопады. Сады окружают села и деревни, разбросанные вдоль реки и ее притока Россавы.

Чудесный край! Он воспет Тарасом Шевченко. Корсунь и Канев, Смела и Черкассы — это те самые места, где шевченковские гайдамаки «табором стояли, снаряжали самопалы, копья заостряли» и где неустрашимо боролись за волю.

Здесь все напоминает о великом кобзаре. В Моренцах он родился в крепостной крестьянской семье. В Кирилловке, что расположена неподалеку, прошло его безрадостное детство. Где-то там беззащитный школяр-попихач выпорол своего истязателя — дьячка-деспота, и бежал от него в Лисянку, в ту самую, через которую полк шел в бой с танками Хубе. У Днепра, близ Канева, на высоком крутояре могила поэта. И Пашин попросился, чтобы с группой разведчиков съездить туда.

И вот перед ними поросшая лесом Чернечья гора, где покоится прах поэта, память о котором навсегда запала в народное сердце. Черная плита с золотыми буквами. Высокий цоколь памятника из серого гранита, и на нем бронзовая фигура, как бы шагнувшая навстречу солнцу.

— Чудный край! — невольно воскликнул Голев.

— Жить бы тут и жить! — размечтался Пашин. — Родная, кровная земля!

— Дюже истерзанная! Только верю, все залечится, восстановится.

— Нет, Тарас Григорьевич, — возразил Глеб, — не залечится, заново родится. Приедем с тобой сюда лет через десять — пятнадцать после войны и не узнаем этих мест.

— И то, не узнаем…

Еще не остыли пепелища украинских хат, и над селами и городами еще не осели дымы пожарищ. Еще не стихли стоны раненых и свежа на земле кровь родных и близких. Не выплаканы слезы матерей и жен. Впереди еще немало боев и сражений. Но верилось: пройдет время, отгремит война, возродится и краше прежнего расцветет многострадальный край — сила и радость жизни превозмогут все!

Фашистские варвары надругались над могилой поэта. Еще в дни, когда советские войска вышли к Днепру, эсэсовцы затеяли гнусную провокацию. Они сели тут в оборону, нарыли траншей, настроили дзоты, а за самой могилой поставили батареи. Расчет был самый мерзкий: вызвать ответный огонь и разбить могилу советскими же снарядами. Только звукометристы точно засекли немецкие батареи, и пушкари смели их навесным огнем, ничуть не задев могилы.

Большое, с краснеющей из-под снега крышей здание музея пусто и мертво: стекла выбиты, днепровские сквозняки со свистом гуляют по комнатам, всюду грязь и хлам, на полу снег и толстый слой намерзшего льда. Экспонаты музея расхищены, ценнейшие книги сожжены. Все разрушено и разграблено. Даже бронзовая скульптура поэта побита бронебойными пулями.

— Отсюда видно за десятки верст, — сказал один из вернувшихся работников музея. — И гитлеровский наблюдатель, не маскируясь, сидел у открытого окна, корректировал стрельбу.

— Вот варвары!.. — возмущался Голев.

— Они все б тут взорвали — не успели.

Разведчики еще и еще осмотрели дорогие места.

Величественна Чернечья гора. Могуч и прекрасен непокорный Днепр, бьющийся у ее подножия. Мир и тишина вокруг. И над всем этим бронзовый Тарас, задумчивый и мудрый…

И не к ним ли, потомкам его, пришедшим сюда, чтобы освободить землю родной Украины, обращены вещие слова его «Заповита»:

Испокон веков весна наступала с юга. Оттуда шли ее ласковые ветры, теплые дожди, оттуда приходило живительное солнце. Оттуда начинался гомон перелетных птиц, там раньше всего таяли снега, вскрывались реки, поднималась вода. Там начинался сев, оживали леса и травы, и километр за километром одевались в зелень северные земли. И как ни сопротивлялась зима с ее ледяными ветрами и злыми морозами, как ни упорствовала, ей приходилось уступать и пядь за пядью сдавать свои позиции.

В этом году весна наступала с севера. Она несла с собой могучие потоки войск, огонь возмездия, красные знамена свободы. Ни украинцы с молдаванами, ни чехи с румынами, ни венгры с болгарами — никто из них не ждал весны с юга. Они со жгучим нетерпением прислушивались к ее грому и молниям, приближавшимся с севера. Так было, и природа была бессильна противостоять законам, которые принесла с собой война.