Илья Маркин - Впереди — Днепр!

Сразу же ударившие гаубицы и тяжелые пушки накрыли взрывами атакующие танки. По всему фронту били противотанковые пушки и минометы, взахлеб трещали пулеметы, кое-где слышалось приглушенное аханье гранат.

Федотов, отбросив бинокль, смотрел на разгоравшуюся битву и по едва уловимым, только ему понятным, признакам видел, что в его полках пока все благополучно и противнику нигде не удалось достичь успеха.

— Бросаем штурмовиков, — прокричал Столбов, — сейчас ударят перед всем фронтом.

— Давай, давай, — радостно ответил Федотов, — и по огневым позициям артиллерии, обязательно по огневым позициям!

Столбов в ответ только утвердительно закивал головой, продолжая говорить со своими «метеорами», «чайками», «кометами».

Вскоре парами, четверками, шестерками из-за облаков вывалились советские штурмовики и с ревом, бомбя и поливая противника пулеметно-пушечным огнем, пронеслись перед самой линией фронта. Под ними вспыхнуло несколько костров и гул боя заметно стих.

— Начинай второй заход, — командовал по радио Столбов, — бей по огневым позициям артиллерии. Видишь огневые позиции? Так бей, бей насмерть!

Второй, а потом и третий раз прочесали штурмовики вражеское расположение и, ушли на север.

— Кажется, малость угомонили, а, товарищ генерал? — вытирая бурое, разгоряченное лицо, сказал Столбов и попросил у телефониста флягу с водой. Отпив всего несколько глотков, он отстранил флягу и опять схватил шлемофон.

— Вас, товарищ генерал, — подал телефонист трубку Федотову.

— Докладывает Поветкин, — хрипло затрещала мембрана. — Атака противника отбита. Перед полком горят одиннадцать фашистских танков. Погиб командир первого батальона. В других подразделениях потери незначительные. Разрешите на первый батальон назначить Черноярова.

— Черноярова? — переспросил Федотов.

— Так точно! — ответил Поветкин. — В боях он действовал исключительно героически и смело. Я очень прошу, товарищ генерал.

— Согласен. Назначайте, — вспомнив все, что докладывал ему Поветкин о Черноярове, согласился Федотов. — Передайте ему, что я надеюсь на него.

«Справится, несомненно справится, — закончив разговор, думал он о Черноярове… — Урок для него был весьма серьезный. И хорошо, что о его назначении попросил сам Поветкин».

Когда первая атака фашистских танков была отбита и на застланном дымом поле перед позициями остались только жирно полыхавшие костры, Бондарь приподнялся из окопа и, разминая затекшие ноги, прошел в соседний окоп. Там, у замаскированного полынью пулемета, сидел Дробышев с двумя своими пулеметчиками — Гаркушей и Тамаевым. Между ними стоял котелок, и они все трое, поочередно работая ложками, ели кашу.

Увидев Бондаря, они хотели было встать, но он движением руки остановил их и, обращаясь к Дробышеву, спросил:

— Как у вас, все в порядке?

— Так точно, — с готовностью ответил Дробышев и, видимо, считая, что сказанного недостаточно, добавил:

— Все люди на местах, раненых и убитых нет, пулеметы целы.

— Товарищ майор, вас командир полка к телефону, — догнав Бондаря, просипел к удивлению всех простудившийся в такую жару телефонист.

Бондарь всегда, бросая все, стремглав бежал на вызовы командира полка, но сейчас ему не хотелось уходить от пулеметчиков и он неторопливо пошел в свой окоп.

Поветкин расспросил о положении в батальоне, о противнике, посоветовал сменить огневые позиции пулеметов, которые больше других вели огонь и в заключение вдруг мягко, с какой-то неожиданной радостью в голосе спросил:

— Где Чернояров?

— Здесь, недалеко от меня, — ответил Бондарь, недоумевая, чем вызваны изменения в голосе командира полка.

— Пошлите за ним, — сказал Поветкин и уже совсем другим тоном продолжал:

— Чернояров назначен командиром первого батальона. Пулеметной ротой пусть командует Дробышев.

— Командиром первого батальона?! Замечательно! — не выдержав, воскликнул Бондарь.

— Да, это очень хорошо. Как, Дробышев справится?

— Несомненно, — ответил Бондарь и со вздохом добавил, — к тому же пулеметов-то в роте всего четыре.

— Разрешите? — хрипло прогудел над Бондарем бас Черноярова.

— Пожалуйста, Михаил Михайлович, вас командир полка, — подал Бондарь трубку Черноярову.

— Слушаю, — присев на корточки, заговорил Чернояров.

Глядя на его, как и у всех в эти дни, серое с синью под глазами, лицо, Бондарь ожидал, что он смутится или обрадуется своему назначению комбатом, но Чернояров спокойно выслушал Поветкина, своим обычным басом невозмутимо повторяя:

— Ясно. Понимаю. Будет сделано. Так точно. Сейчас же.

Только когда, поговорив с Поветкиным, Чернояров встал, суровые глаза его повлажнели и лицо словно просветлело.

— Поздравляю, Михаил Михайлович, — сжал его руку Бондарь, — от всего сердца.

— Спасибо, Федор Логинович, — дрогнувшим голосом ответил Чернояров, — спасибо за душевное отношение в это… в это… в это горькое для меня время, — нашел он наконец нужные слова. — Я всегда это чувствовал и это… это… Это очень мне помогло.

Он смолк, силясь еще сказать что-то, беззвучно пожевал губами и, вдруг улыбнувшись по-детски искренне и просто, совсем не своим, тоненьким голоском, сказал:

— Как замечательно все! Вот расколотим фрицев, и такой праздник закатим. Правда? Ну, разрешите пойти передать все Дробышеву и — на свое место, — опять твердо и решительно сказал Чернояров.

— Да что передавать, он и так все знает.

— Нет, — возразил Чернояров, — я хочу с пулеметчиками проститься. Мы же столько вместе пережили.

Проводив Черноярова, Бондарь почувствовал удивительную легкость. Он привалился на бруствер окопа и всмотрелся в истоптанное ржаное поле впереди. Уцелевшие пятна высокой, склонившей колосья ржи нежно переливались зеленовато-золотистыми отсветами, резким контрастом выделяясь среди развороченной взрывами опаленной земли. Казалось, сама жизнь неудержимо рвется из этих, чудом уцелевших картин столь милой сердцу простой, самой обыкновенной ржи. Особенно мил и привлекателен был ближний кусок уцелевшего поля, со всех сторон стиснутый черными пятнами воронок. Бондарю хотелось пойти туда, лечь среди стеблей на спину и, вдыхая нежный аромат, бездумно смотреть на плывшие по небу перистые облака. Искушение было так сильно, что Бондарь приподнялся и чуть было не вышел из окопа.

«Что ты, как мальчишка», — сердито одернул он самого себя и весь сжался, услышав нараставший вой снарядов. Долгий опыт войны подсказал ему, что эти снаряды летят не правее, не левее, а именно туда, где сидел он сам. Инстинктивно пригнувшись, он хотел было перебежать в соседний окоп, но над землей пронеслась волна горячего воздуха, и страшный грохот погасил сознание. Он не помнил, сколько продолжалось это небытие, и когда, опомнясь, привстал, впереди, на месте живительной куртины ржи, дымились черные язвы воронок.