Илья Маркин - Впереди — Днепр!

Еще дважды танк на полной скорости перескакивал траншею, и теперь уже не цепенея, не врастая в землю, Алеша встречал и провожал его точными ударами болванок.

— Выползай, браток, из своей раковины, — крикнул Гаркуша вылезавшему из башни курносому танкисту. — Покурим, побалакаем. Землячок, может?

— Конечно, землячок, — весело отозвался танкист. — Ты сам-то откуда родом?

— Одессит коренной, — стукнул Гаркуша кулаком в свою эффектно выпяченную грудь.

— Точно, земляки! — важно подтвердил танкист. — Ты одессит, а я пензенский.

— Тю, — разочарованно протянул Гаркуша. — У вас там в Пензе и курице утонуть негде, а у нас простор черноморский. Ну, ладно, все равно на одной земле родились, — снисходительно уступил он. — Давай знакомиться, что ли, коль ты меня в землю втоптал, а я тебя пять раз подбил и трижды сжег. Наводчик станкового пулемета, — приосанясь, важно протянул он руку, — рядовой Гаркуша Потап Потапович.

— Командир танка, — встряхнув руку Гаркуши, в тон ему ответил танкист, — гвардии лейтенант Малышев Антон Андреевич.

От неожиданности Гаркуша попятился, выдергивая свою руку из руки лейтенанта, потом вдруг озорно улыбнулся, взмахнул свободной рукой и по своему обыкновению задористо воскликнул:

— Ах! Рядовой, лейтенант — все равно бойцы одной армии!

— Верно, пулеметчик, — в ответ хлопнул его рукой по плечу танкист. — Не в званиях дело, а в умении фрицев бить наповал. А бить, видать, ты мастак, чуть мне башню своей болванкой не разворотил. Кройте так же фрица, чтобы, как говорят, и дух из него вон, и кишки на телефон.

— Уж будьте уверены, промаху не будет! — важно заверил Гаркуша. — Мы этих «тигров» и «пантер», как котят, передушим и в землю вобьем на веки вечные!

Возвращаясь с Ниной из Орла, Васильцов сразу же заметил необычные изменения в партизанском лагере. Наружные посты наблюдения и охрана стояли не как всегда в глубине леса у просек и полян, а были выдвинуты далеко вперед, на опушку и к самому большаку. От этих постов до оврагов, где ютились землянки партизан, то и дело встречались секреты, дополнительные посты, парные патрули, которые раньше если и назначались, то лишь по ночам и в случаях серьезной опасности. Да и сам лагерь был совершенно неузнаваем. Из землянки в землянку сновали партизаны, женщины и дети, одетые по-дорожному, с узлами, свертками и явно чем-то встревоженные. В самой глубине на поляне виднелись запряженные в сани лошади, двумя кучками грудились уцелевшие коровы и овцы, в разных местах отчаянно визжали свиньи.

В распахнутом полушубке и надвинутой почти на глаза лохматой шапке Перегудов, резко жестикулируя руками, что-то настойчиво втолковывал окружившим его партизанам. Увидев подходивших Васильцова и Нину, смолк и торопливо пошел им навстречу.

— Провал? — сжимая руки Нины и вглядываясь в ее лицо, вместо приветствия проговорил он. — Ясно. Я догадывался, что стряслась какая-то беда. Ну, ладно, голубушка, сейчас не до разговоров, иди-ка отдыхай, потом обстоятельно потолкуем. Кленов, — крикнул он молодому, в лихо заломленной кубанке партизану, — скажи: пусть подлечат, если нужно, и создадут условия для отдыха.

— Да я… — пыталась заговорить Нина, но Перегудов мягко остановил ее:

— Ничего, ничего. Сил потребуется еще много, и отдыхать без разговоров. Зайдем ко мне, — сказал он Васильцову и размашисто зашагал к штабной землянке.

— Да-а-а, — выслушав доклад Васильцова, сжал он ладонями усталое лицо. — Провалились наши орелики. Ах, как они работали, как работали… Замучают теперь…

Он понуро опустил лысеюшую голову, сутуло сгорбился и с ненавистью проговорил:

— И нас кругом обкладывают. — Да, — встрепенулся он, вчитываясь в листок Нины, где бисерным почерком были изложены добытые разведчиками сведения, — это сейчас же передадим в Москву. Пока еще рация действует. Может, это последняя передача. Питание у радистов кончается, и надежд на получение никаких.

Совсем необычное, возбужденное и явно встревоженное состояние всегда спокойного Перегудова взволновало Васильцова. Забыв про усталость, он нетерпеливо ждал, когда вернется ушедший на рацию Перегудов, и пытался представить, что же произошло.

— Еле-еле хватило батарей на передачу донесения, — рукавом полушубка вытирая вспотевший лоб, изнеможенно проговорил Перегудов. — Оборвалась наша последняя ниточка. Ну, ладно, — встряхнул он головой, — не хныкать нужно, а дело делать. Так вот, Степан Иванович, положение-то у нас, — разложил он на столе старенькую карту, — можно сказать, отчаянное. Фашистское командование решило нас подчистую уничтожить. Всякая там полиция, жандармерия и охранники разные — чепуха! С этой сволочью мы бы запросто разделались. Войска, войска регулярные брошены против нас: пехота, артиллерия, танки и даже авиация. Лыжников из Альп и из Финляндии притащили. Вот как мы им поперек горла встали. Третий день наступают. От штаба бригады мы отрезаны, от соседей тоже. Одни-разъединственные остались. А против нас, смотри: здесь батальон пехоты, шесть танков и целый дивизион артиллерии; тут, между нами и штабом бригады, лыжники вклинились, с легкими минометами. Так шпарят — житья нет. Здесь вот еще батальон пехоты, девять танков и не меньше двух десятков минометов. К большаку придвигаются пять, а может, шесть рот пехоты, опять же с танками, с минометами и даже с гаубицами, а у нас ни танков, ни пушек, а только винтовки, автоматы, два минометишка, да и боеприпасов голодному на одну закуску. Но не в этом, собственно, беда-то, — помолчав, воскликнул Перегудов. — Жители, жители мирные, — вот кто сковывает нас по рукам и ногам. Больше двух тысяч женщин и детишек из окрестных сел скрываются у нас. Не бросишь же их фашистам на съедение. Спасать нужно. А где тут спасать, когда со всех сторон каратели наседают.

— Придется в глубь лесов уходить, — не отрывая взгляда от карты, проговорил Васильцов.

— Единственный выход, — согласился Перегудов. — Только не просто уходить, а драться. Вывести женщин и детишек, а всем, кто способен оружие держать, драться. Вот что, Степа, — положив руку на плечо Васильцова, продолжал Перегудов, — только без всяких разных обид и умозаключений. Ты поведешь жителей и всех наших больных, раненых в самую глушь лесов, а я со всеми партизанами прикрывать буду. Это единственный выход.

— Да, — невольным вздохом ответил Васильцов, — иного не придумаешь…

Четвертые сутки, отбиваясь от наседавших с трех сторон фашистских карателей, партизанский отряд Перегудова отходил в глубины брянских лесов. Как назло, стояли яркие солнечные дни и высветленные звездами погожие ночи. Ослепительно-чистый, девственный снег на просеках, полянах и свободных от леса прогалинах предательски выдавал каждый шаг партизан. Только дремучий сосняк и густые дубравы спасали от оптических глаз непрерывно бороздивших воздух вражеских самолетов.