Александр Андреев - Ясные дали

— Нет.

— Никогда-никогда?

— Никогда, — сказал я.

— Ни в кого?

— Ни в кого.

Она посмотрела на меня большими немигающими глазами, — в них стоял вопрос и недоумение.

— И сейчас ни в кого? — спросила она строго, требовательно.

— И сейчас, — сказал я, не понимая, чего она от меня хочет.

Лена отвернулась, плечо ее слегка отдалилось от моего плеча, и в образовавшуюся щелочку пробралась и потекла ночная свежесть, холодок.

Сзади кто-то хрустнул веткой. Я оглянулся. На полянке промелькнула тень, приблизилась к нам, постояла, хоронясь за стволом, потом бесшумно стала удаляться. Это был Санька. Я сразу его узнал. Только сейчас я понял, что он действительно по-настоящему страдает. Мне стало жаль его, сердце ноюще сжалось. Я досадовал на себя за то, что причинил ему боль.

— Побежали вниз, — вдруг встрепенулась Лена, легко вскакивая на ноги и поднимая меня. — Хватит сидеть, давай спустимся к воде.

— Нет, пойдем домой, — твердо решил я. — Поздно.

Когда мы пришли к общежитию, двери были уже закрыты: они запирались ровно в двенадцать часов ночи, и открывать их можно было только с разрешения коменданта. Дежурный дремал где-нибудь на верхнем этаже, и если начать стучаться, то разбудишь Чугунова. Несмотря на полночь, он, конечно, учинит допрос, где были да почему опоздали…

Мы обошли вокруг здания. Свет горел только в комнате Болотина, но мы не хотели его просить: он обязательно поднимет на ноги все общежитие.

— Что же делать, Дима? — забеспокоилась Лена. Взглянув на свое окно, она сказала: — Набери-ка шишек, покидай в окошко, девчата проснутся и отопрут.

Я нащупал под ногами несколько шишек и начал швырять их, стараясь попасть в открытое окно на третьем этаже. Но шишки никак не хотели лететь в комнату, они то не достигали окна, то ударялись рядом в стену. Лена заботливо выискивала и подносила мне шишки, а я кидал… Мы так увлеклись этим необычайным видом спорта, что не заметили, как в нижнем этаже приоткрылась створка рамы… Голос Чугунова застиг нас врасплох:

— Кидай, кидай, разбей мне стекло! Я тебе разобью тогда!.. Куда побежали! Я все равно знаю, кто: Ракитин со Стоговой! А ну, поворачивай назад!..

Делать было нечего. Несмело выступая из-за деревьев, мы приблизились к Чугунову. Он полулежал на подоконнике, подложив под грудь подушку, и некоторое время изучал нас, сурово нахмурившись, выпятив губы и что-то соображая.

— Ну, гулены, — наконец сказал он и опять задумался, — что мне с вами делать? Пускать или не пускать?

— Пустите, Василий Васильевич, — попросила Лена вкрадчивым голоском. — Мы ведь опоздали на одну минуточку. Откройте нам, пожалуйста!

— Открыть, значит?.. А что скажут другие? Скажут, комендант дисциплину расшатывает, валит дерево, которое сам посадил. Ропот пойдет.

— А кто узнает? — буркнул я.

— А дежурный? — мотнул он головой. — Подойдите. — Полюбовавшись на нас, виноватых и покорных, он заговорил негромко, дружески-осуждающе, прикрывая открытую грудь рукой: — То, что вы прогуляли сверх режима, — это еще полбеды: поругаюсь немного и впущу, в лесу ночевать не заставлю. И даже не доложу никому. А вот уйти и кинуть товарища — не годится, не такие уж у вас секреты, чтоб уединяться… А он мучился весь вечер, его аж перевернуло всего…

— Да кого? — нетерпеливо спросила Лена.

— Не знаешь, востроглазая? Саню Кочевого.

Девушка виновато потупила взгляд, нахмурила брови, затаила дыхание и стояла не шелохнувшись, точно Чугунов сковал ее своими словами.

— Спать не мог, все думаю про вас — вы ведь у меня как на ладони все: всех знаю, кто чем дышит. Так вы уж соберитесь, обмозгуйте, разберитесь в своем, значит, сердечном хозяйстве, наведите порядок, — он крякнул и усмехнулся: — А то мне придется применить свою комендантскую власть. — Передохнув, он скомандовал, убирая подушку: — Вот что, неохота мне идти к двери, лезьте в окно…

Никита проснулся, когда я на цыпочках проходил к своей кровати.

— А где Кочевой? — спросил я, заметив нетронутую постель Саньки: он, видимо, совсем не ложился спать.

Никита приподнялся, улыбнулся сонными глазами.

— Он искать вас бегал, да, видно, не нашел. Сейчас у Болотина сидит — газету выпускают, — и, поворачиваясь к стене, пробасил страдальчески-насмешливо: — Ох, и надоела же мне ваша святая троица: ты, Лена и Санька! Глаза бы не глядели!..

Я присел на краешек его кровати; он столкнул меня:

— Иди спи, разговор состоится завтра…

Утром я проснулся от шума в коридоре: ребята громко повторяли мое и Ленино имена. Ни Ивана, ни Никиты в комнате не было. Санька, вытянувшись, лежал на кровати, и по вздрагивающим векам я заметил, что он не спит. Лицо его было бледное, под глазами расплылись сиреневые круги от бессонницы.

Я быстро оделся и спустился в красный уголок. Не успел я войти, как в глаза бросились пестрые краски стенной газеты «Станок»; она висела свежая, еще не просохшая. Возле нее толпились ученики. Увидев меня, они расступились.

В самом центре большого листа красовались две нарисованные фигуры — мужская и женская, идущие под руку по берегу Волги. Парень был похож на меня, девушка — на Лену.

Под карикатурой было что-то написано, но читать я не стал: возмущение перехватило дыхание. Я понял, что Санька сделал это от отчаяния, не подумав. Но все равно это было нечестно с его стороны.

Ребята с интересом ждали, что я буду делать дальше. Я рассмеялся и проговорил:

— Похож, а?

Потом осторожно вырвал из газеты карикатуру и, сложив ее вчетверо, неторопливо поднялся наверх.

Никита и Санька, сидевшие на койке, встали, когда я широко распахнул дверь, и выжидательно уставились на меня. Я подступил к редактору, позабыв захлопнуть за собой дверь; в ней сгрудились ученики, заглядывая внутрь с нескрываемым любопытством.

Взмахнув перед лицом Саньки скомканным обрывком газеты, я спросил сдержанно:

— Ты писал?

— Ну я. Разве неправда! Где вы были… всю ночь?

— Эх, ты!.. — презрительно бросил я. — Нехорошо это, Санька, не по-товарищески. — Я протянул ему карикатуру: — На, спрячь свое художество и не показывай никому.

Но Санька неожиданно отбил мою руку. Вцепившись, мы начали трясти друг друга. Никита бросился нас разнимать.

— Да хватит вам, черти! Разойдитесь, слышите? — просил он. — Дима, отцепись.

Мы все трое повалились на кровать и забарахтались на ней, сбивая одеяло на пол. А в коридоре уже закричал кто-то:

— Эй, братва! В тридцать шестой дерутся! Зови коменданта!

— Ой, что это вы? Ребята! — воскликнула Лена: ее привел Иван. Сначала она оторвала от нас Никиту, потом оттолкнула меня и наклонилась над Санькой:

— Совсем с ума спятили! Из-за чего это вы?

Я разжал кулак и показал ей картинку. Лена, улыбаясь, рассматривала карикатуру, сдерживала смех и осуждающе покачивала головой.