Семен Крутов - Синие солдаты

Открылась дверь, и в барак вошел остролицый австриец Вилли.

— Guten Abend, kamraden! [13] нем . Добрый вечер, товарищи! — весело крикнул он с порога.

— Добрый вечер, Вилли, — со всех сторон ответили пленные.

— Что это вы такой веселый сегодня? — спросил дневальный.

— О! У меня сегодня праздник: завтра еду на фронт, а это смех сквозь слезы. А впрочем, как говорится, wszystko jedno. Фронт так фронт. Там, на войне, открытое убийство, а здесь тихое убийство. Где есть Сергей?

— А там, на своем месте! — махнул в конец барака дневальный.

— Я вот сигарет принес. Это на всех камарадов! — сказал Вилли дневальному, отдавая пачку сигарет.

Потом он подошел к нарам, где лежал Сергей. (Сергей хорошо говорил по-немецки, чем и заслужил расположение Вилли).

— Я к вам с большой просьбой, Сергей, — заговорил он тихо по-немецки. — Завтра я еду на фронт, а там всякое бывает. Говорят, что ваши якобы убивают пленных. Я, конечно, в это не верю, но… допускаю. Есть всякие люди и у вас. Один мой товарищ, уезжая на фронт, взял у русского пленного записку, в которой говорилось о его хорошем отношении к русским заключенным. Недавно я был в отпуске и узнал, что его мать получила через швейцарский Красный Крест письмо, в котором он сообщил, что находится у вас в плену. Мол, живет хорошо. Будь добр, дай мне такую записочку, — шептал Вилли.

— С удовольствием, хоть десять. Только нет ни бумаги, ни карандаша.

— У меня все есть. — Вилли протянул Сергею карандаш и тетрадь. — Десять записок мне не надо, а две-три пригодятся. Я через час приду к тебе. Только осторожнее, чтобы никто не увидел, — добавил Вилли, поднимаясь, и внезапно с нарочитой веселостью, обращаясь ко всем, сказал:

— Да! Да! Я на фронт завтра, а вы тоже на фронт скоро поедете. Сегодня приехала из Берлина комиссия — один большой генерал и много офицеров. Среди них и ваши русские офицеры из армии Власова. Все русские будут проходить комиссию.

— Это правда, Вилли? — изумленно спросил Сергей.

— Да! Да! Об этом говорил сам обер-арцт.

— Нэхай воны сами воюють! — крикнул сверху какой-то украинец.

— Не может быть! Мерзавцы! Вот это да! Знать, до ручки докатились, если нас за них на фронт воевать посылают, — взволнованно загалдели кругом.

— Ну, теперь они нас подкармливать будут, с голода не подохнем, — сказал курносый белобрысый солдат и добавил: — Пусть мне только винтовку дадут, а кого из нее стрелять, я сам знаю.

— Э, милок! Ты только возьми эту винтовку, и тогда тебя так заарканят, что пойдешь и стрелять будешь в кого им надо, а не будешь — пулю сам от них получишь, — возразил ему лысый, заросший щетиной старик. — Тебя так в окружение возьмут, что сны твои читать будут.

— Ну это, положим, дудки, — возразил курносый и замолчал.

С утра на лагерную площадь действительно согнали всех русских пленных. Среди немецких офицеров на помосте стояли и офицеры-власовцы.

— Коспота! — обратился к пленным генерал, отдавший вчера приказ о порке Сергея. — Германски прафительство пошель нафстречу фашим шеланьям фоевать за сфопота. Сетшас перет фам путет гофорить русский полкофник.

— Товарищи! Господа! — громко заговорил высокий, полный, широкоскулый человек в форме полковника немецкой армии, выправкой и жестами явно подражавший немецким офицерам. — Германское правительство дает возможность вам, русским военнопленным, выступить с оружием в руках против большевиков. Известно ли вам, что у нашего правительства пленных нет? Есть только изменники Родины. Поэтому оно не вступило в Международный комитет Красного Креста и не оказывает вам никакой материальной помощи, как это делают правительства других стран. Вот почему среди вас, советских военнопленных, такая ужасная смертность. Я сам был в Советской Армии полковником. Я не был трусом и не сдался в плен. Я честно сражался и выполнял долг солдата. Но на войне как на войне, сказал когда-то Наполеон. Войн без пленных не бывает. Обстоятельства сложились так, что я попал в плен. Для нашего правительства я стал изменником Родины. Изменниками считают всех нас! Всем нам путь на Родину закрыт! Но мы вернемся! И только с оружием в руках! Я призываю всех последовать нашему примеру!

— За сколько сребренников продался, Иуда? Офицерскую честь на немецкие шмотки променял! — крикнул кто-то из пленных.

В сторону, откуда раздался выкрик, тут же бросились пять или шесть немецких солдат. Полковник побагровел.

— Граждане! — хриплым, простуженным голосом крикнул он. — Я знаю, не все мы мыслим одинаково. Среди вас есть и большевистские агенты, засланные для того, чтобы шпионить за вами!

— Сам ты гитлеровский ублюдок! — крикнул другой голос, уже с противоположной стороны.

— Обращаются с нами, как со скотами, а теперь воевать за них! Нашли дураков! — со всех сторон понеслись выкрики и самые отборные ругательства.

Полковник поднял руку и натуженно закричал, пытаясь перекрыть голоса:

— Перестаньте! Тише! Если кто хочет выступить, пусть идет к трибуне и прямо выскажет свое мнение. Что орете без толку, как бараны? Даю честное офицерское слово: за правду ничего не будет! Не бойтесь!

— У тебя его нет! Давать-то нечего! — крикнул опять кто-то из толпы.

— Как ты думаешь? — спросил своего соседа худенький бородатый мужичок в танкистском шлеме и обрезанной выше колен русской шинели. — Может, и впрямь ничего не будет? Семи смертям не бывать, а одной не миновать, — не дождавшись ответа, скороговоркой пробормотал он. — За Христа и пострадать можно. Бог правду любит, — сказал он и, перекрестившись, стал пробиваться к трибуне.

— Дай дорогу! Дорогу дай! Тринадцатый апостол идет! — пересмеиваясь, кричали пленные. — Эй, тринадцатый апостол, втолкуй ему, что он сукин сын!

— Вот вы сейчас, господин полковник, воевать звали, — заговорил мужичонка, останавливаясь. — Зачем воевать-то? Все люди — братья! Я за большевиков не воевал и за вас не пойду. Есть у Христа заповедь: «Не убий!» Я в Бога Единого верую. А всякое смертоубийство от дьявола идет. Вы простите меня, я человек темный, малограмотный, но мне воссиял Свет Божий. Вы, конечно, человек образованный, может, вы мне объясните, потому что, может, я ошибаюсь. Я на все войны так смотрю. Одно у них назначение — как можно больше людей истребить. А почему это так, а? — волнуясь, продолжал он. — Сластолюбие, властолюбие — грехи великие. Кто совершил грех властолюбия, того дьявол в свои лапы берет. А диавол есть лютый враг человеческий. Все цари-государи и начальники разные — слуги диаволовы.

Как только людей много накопится на земле, так цари собираются. Давайте, мол, войну зачинать! Людей много расплодилось, управлять ими трудно, да и кормить нечем. Пусть они воюют, колотят друг друга нам на потеху, пусть нас прославляют. Меньше недовольства против нас будет. Вот и сейчас собрались перед войной наш Сталин, Гитлер и Рузвельт, уселись за стол, выпили по бутылочке чертова зелия и договорились насчет этой войны. По-моему, пусть бы они между собой на кулаках дрались, а нас не трогали. Мы в стороне постоим, посмотрим: чья возьмет — того и правда!