Сергей Никитин - Люди с оружием. Рассказы

Маше Челкинцевой было двадцать лет. Маленькая, подвижная, она была очень привлекательной, «милой», как любил говорить Ямпольский. На работу Маша являлась всегда с букетом синих и голубых цветов, подобранных, должно быть, под цвет моря. Получить цветочек из этого букета никому, кроме Ямпольского, не удавалось.

Матрос Ямпольский настойчивее и, кажется, успешнее других добивался дружбы Маши. Электрик-связист по специальности, он служил уже третий год и считал себя «старичком» во флоте. Был он высок ростом, строен. Лицо его украшали змейка черных усиков и узкие клинушки бакенбардов. Ходил Ямпольский плавно, чуть переваливаясь, подражая походке старых «морских волчков».

Первейшим качеством настоящего матроса Ямпольский считал умение лихо «оторвать» чечетку, сыграть на гитаре «сердцещипательное» танго, с шиком одеться «по-флотски», то есть удлинить концы ленточки и перешить бескозырку, сделав, как говорил он, из «гнезда» — «блин».

Службу, правда, нес сносно, особенно после основательной критики товарищей на одном из комсомольских собраний. Критику Ямпольский тогда признал, но в душе глубоко обиделся, замкнулся и решил доказать, что он и по службе не хуже других, а, может быть, даже и лучше.

Проворнее всех вскакивал он с койки по сигналу «подъем», первым становился в строй, безукоризненно приветствовал старших по званию, строго по уставу отвечал на все приказания…

«Ясно. Есть. Виноват. Исправлюсь», — были его любимые слова.

При этом Ямпольский старался как можно чаще попадаться на глаза своему старшине, вытягивался перед ним «по струнке», всем своим видом как бы говоря: «Видите. какой я дисциплинированный, исполнительный. Поищите таких». Но старшина не одобрял такого усердия Ямпольского.

— Вы, товарищ Ямпольский, естественнее будьте, естественнее. Не играйте роль — это трудно и не нужно для службы, — говорил иногда старшина, и Ямпольский обиженно пожимал плечами. «Ладно, — думал он, — не оценили меня… Зато Маша оценит».

Maшa ему очень нравилась. Втайне он надеялся, что эта милая девушка, может быть, когда-нибудь станет его женой. «Мария Ямпольская! Черт возьми, это для нее подходит!» — самодовольно думал Владимир, настойчиво ухаживая за девушкой. Маша не отвергала его ухаживаний, и они частенько в дни увольнений проводили время вместе. Ямпольский ей тоже нравился.

В конце концов Маша увлеклась Ямпольским и теперь уже редко, и то лишь в будничные дни, соглашалась пойти с кем-нибудь другим в театр или в кино. Но матросы по-прежнему выказывали ей знаки нежного внимания. Только один матрос никогда не заговаривал с Машей — Тихон Строгов. Он чаще других бывал на телефонной станции, копался в аппаратуре, что-то мастерил, тихо переговариваясь с дежурным, но больше молчал. Маша не обращала внимания на Строгова.

Строгов ничем особенно не выделялся среди других матросов: обыкновенный сибиряк — русоволосый, коренастый, с открытым скуластым лицом. Однажды Маша увидела на его погонах новую золотую нашивку старшего матроса. Владик не имел тогда нашивки, а ведь Владик куда значительнее Тихона. «Выслуживается, наверное», — неприязненно подумала Маша, вспомнив, как пренебрежительно отзывался о нем Владик.

— Поздравляю. За что это вам? — спросила снисходительно Маша, кивая на погон. Тихон, не замечая насмешки, благодарно взглянул на девушку:

— Так — время пришло. Спасибо за внимание. — и улыбнулся.

В улыбке, в голосе его было что-то такое простое, доверчивое, что Маша вдруг перестала улыбаться, рассердившись на себя за недобрые мысли о матросе. Чтобы загладить свою недоброжелательность, сказала:

— Заслужили, значит. Так просто ничего не дают. Вы отличник?

— Да, объявили отличником, — ответил Строгов и зарделся.

— А Владика, то есть Ямпольского, не объявили?

— Пока нет, — ответил матрос и, словно спохватившись, добавил — Он мог бы быть отличником, у него есть данные для этого.

Маша по достоинству оценила и скромность Строгова и его уверенность в успехе Владика, наградив матроса очаровательной улыбкой.

Прошло много дней. Маша уже забыла о разговоре с Тихоном. Но однажды, зайдя в комнату культурно-просветительной работы части за свежими журналами, увидела портрет Строгова в стенгазете. Прочла и статью. В ней сообщалось, что старший матрос Строгов — один из лучших специалистов части, отличный матрос, овладел тремя специальностями и продолжает совершенствовать свое боевое мастерство. Просмотрев всю стенгазету и не найдя ни строчки о Владике, она грустно вздохнула и принялась рассматривать журналы.

Идя обратно по коридору, Маша услышала задушевный голос, певший матросскую песню. Голос этот показался ей знакомым. В нем слышалось столько доброго, нежного чувства, что Маша невольно остановилась. В полуоткрытой двери были видны матросы. У окна с баяном на коленях сидел Строгов и пел:

Матросы бережно, точно боясь расплескать слова, подхватили припев. Потом Строгов, выдержав паузу, снова запел. Он пел негромко, голос его был не сильный, но чувство, которое вкладывал он в каждое слово, подобно крыльям, поднимало песню ввысь и разносило вширь. Все вокруг от этого казалось просторнее, словно стены кубрика раздвигались, и взору открывалась безбрежная даль моря:

Маша пожалела, что песня закончилась.

В этот день она работала без обычного задора. Почему-то сердилась на Владика. Ей вспомнилось, как он поет морские «фокстротистые» песенки, подражая завыванию саксофона:

Ну что это за песня? Фи! Как она могла нравиться ей? В конце концов Маша рассердилась так, что злилась уже не только на Владика, но и на себя и даже на Строгова, пока сама не зная за что.

Осенние штормы на Балтике часты и сильны. Погода капризничает по малейшему поводу. Задует ли ветер с берега или с моря, погода в том и другом случае нервничает по-своему. То налетит ураганом, повалит деревья, телеграфные столбы, нарушит связь, загонит корабли на рейды гаваней, то вдруг окутает море и берег туманом, сбросит с неба несколько горстей снега, окропит его дождичком, а потом, словно балуясь, закует землю в ледяные кандалы, чтобы назавтра вновь напористым, как из форсунки, ветром с моря ударить крутой волной в бетонные причалы, размыть ледяную корку на дорогах, разогнать тучи и внезапно утихомириться, истомно растворившись в штиле.

Ураган и обледенение — бич для связистов: валятся телеграфные столбы, рвутся в пролетах отяжелевшие провода… Тут-то связисты, и без того кропотливый и неутомимый народ, разворачиваются вовсю. Работы много — и работа ответственная: нельзя оставить ни на минуту без телефонной связи части и соединения флота.