Михаил Керченко - У шоссейной дороги

— Что мне делать? — спросила у Марины.

— Ты, Зоя, сегодня будешь печатать газету. Ивакин заболел. И приведи, пожалуйста, волосы в порядок. А то в машину затянет.

Марина о чем-то поговорила с линотипистами, проверила с усатым парнем тискальный станок, приоткрыла дверь и заглянула на минуту в боковую комнату.

— Ну, вот теперь здравствуй! Заждался? Идем. — И на щеках заиграли ямочки. Мне хочется украдкой нежно взять ее за локоть, но нельзя: люди смотрят на нас. Мы поднимаемся вверх, сначала на открытую площадку, с которой видно все, что делается в типографии, потом входим в контору. Тихо. За распахнутым окном успокоительно и густо шумят столетние тополя. На их ветвях гнездится целая колония галок. Птицы истошно кричат, взлетают в небо и кружатся в воздухе.

— Кто этот парень с усиками? — спрашиваю.

Марина смотрит с одобрительной усмешкой: ей нравится мой вопрос.

— Ревнуешь? Симпатичный парень. Он здесь работает временно: отремонтировал тискальный станок и сделал форму для отлива валиков.

Я обнял ее. Она вспыхнула.

— Кто-нибудь войдет.

— Послушай, что я придумал. Ты переедешь на пасеку, будешь помогать мне. Поженимся и славно заживем. Как говорят, на лоне природы. Там благодать и покой.

Марина засмеялась, прищурила глаза.

— Это ты, конечно, в одиночестве придумал. В лесу всякое лезет в голову. Больше ничего не пришло тебе на ум?

Она порылась в столе, извлекла из бумаг зачетную книжку.

— Смотри: заочно и небезуспешно учусь в университете. А ты — замуж.

На большом полированном столе — подшивка районной газеты. Я подошел, начал перелистывать. Под заголовком «Здравствуй, русское поле» — два снимка, два юных монгольских лица. Сеялки. Текст: «Эти монгольские юноши и девушки готовятся стать сельскими механизаторами. Свой первый сев они проводят в колхозе «Заря». Фото и текст М. Дабаховой». Вот это приятная новость! Листаю дальше. На первых страницах газеты — портреты передовиков («Рисунки и фото М. Дабаховой»). В душе я горжусь ею: молодец!

— Марина, так ты серьезно увлекаешься фотографией?

— Спрашиваешь! Конечно, серьезно и давно уже. Разве ты забыл школьный кружок? А сейчас я вроде нештатного фотокорреспондента. Редактор попросит. Машину даст. Почему не съездить? Я, как ты знаешь, люблю двигаться. Наблюдать. Мне это необходимо… как будущему журналисту.

И, лукаво смежив ресницы, добавляет:

— Нередко Рогачев — начальник управления — подвозит меня…

— Что это за тип? Кажется, мы с ним из одного института.

— Довольно энергичный товарищ, беспокойный…

Она помолчала.

— Ну ладно… Ты к Шабуровым заезжаешь?

— Я там квартирую. Сейчас оттуда.

Она смотрит доброжелательно-насмешливо:

— Смотри, не заигрывай с хозяйкой. Она женщина боевая и не прочь с кем-нибудь познакомиться… Да-да. У нее ведь сын растет от другого.

Это для меня неожиданность. У Тони сын от другого? Трудно поверить.

— Сын? Знаю, — соврал я. — Ну и что же?

— Ах, ты уже знаешь! Сергей Дмитриевич взял ее с ребенком.

— Взял, несмотря на это? Молодец Сережа! — воскликнул я.

— Да, видно, любит. А первый муж ее тут же на механическом заводе работает.

— Откуда тебе все это известно? И где ребенок?

— В деревне, у бабушки. Сергей Дмитриевич как-никак мой двоюродный брат. Могу же я кое-что знать о брате и его очаровательной жене.

— Можешь. Между прочим, как относится Сергей к родному отцу, к твоему дяде, Дмитрию Ивановичу?

— Он даже и виду не показывает, что знает об этом. Сережа сильно привязан к Кузьме Власовичу — это дивный, душевный человек…

Она подбежала к окну, села на широкий подоконник, подозвала меня и, положив маленькие ладони на мои плечи, спросила:

— Правда, ты не разлюбил меня? И не думаешь о Тоне? — Ее глаза светятся нежностью.

— Как ты могла подумать? Зачем бы я приехал сюда?

Она проводила меня.

День-то какой! Галки! Юркие, непоседливые и крикливые, они вьются под куполами церкви, над тополями, в высоком бирюзовом небе. Легкий освежающий ветерок. Солнце яркое, не знойное, а ласковое.

Я зашел в управление. Начальника не застал.

— Рано утром уехал куда-то, — пояснила юная секретарша, не взглянув на меня. У нее на шее, белой, как у камбалы живот, висел большой, величиной с будильник, медальон. Под золото. Сейчас много любителей золота.

Я запряг лошадь в ходок и поехал на пасеку. В коробе стояли ящик с книгами и корзина с провизией. Все приготовила Тоня.

За горбатым деревянным мостом через усохшую Белоярку виднелся редкий лес, где в полдень укрывается от зноя стадо коров.

За лесом — поля и поля. Все вокруг кажется мне давно знакомым: и разбитая тракторами дорога, по бокам которой растут ромашки, донник, а кое-где и земляника, и бескрайние ровные луга, и пролетающая над головой старая ворона, и одинокий суслик, пугливо перебегающий колею, — все как будто бы обыденно и в то же время, как в сказке, необыкновенно. По этой дороге можно ездить на лошади сто лет и каждый раз делать для себя новые открытия.

В детстве мать рассказывала мне о девушке — Степной красавице. Она была волшебницей и хозяйкой этих полей.

Я верил в существование Степной красавицы и, выезжая в просторную степь, за город, мечтал встретить ее. Пристально присматривался к девушкам на сенокосе и к тем, что собирала на полянах ягоды, и к тем, что встречались на дороге с грибными корзинами в руках или доили коров во дворах. Мне думалось, что она живет где-то в деревне и ждет меня, поглядывая в окно на дорогу. Ждет, когда я приеду.

Потом, когда я повзрослел, когда сказка ушла в прошлое, ушла вместе с невозвратным детством, когда я взглянул на мир чуть внимательнее и строже и мои губы коснулись живых девичьих губ, — тогда я понял, что Степная красавица — самый прекрасный образ, созданный моей фантазией, что я никогда ее не встречу, но и она никогда не уйдет из моего сердца. И однажды я сделал для себя открытие: Марина чем-то похожа на Степную красавицу.

…Иногда я вижу ее во сне: она, трепетно-красивая и недоступная, разговаривает со мной. Чаще всего является нежно-ласковой, порой — грустной.

«Иван! Иван! Ты забыл обо мне», — говорит Степная красавица.

Я опускаю глаза: неужто явилась, наконец?

«Иван! Иван! Ты любишь другую».

Что я мог сказать ей? Другая — это Марина. Они почти как две капли воды похожи друг на друга.

«Но ведь тебя нет…»

Она печально улыбается:

«Я есть. Ты просто не нашел меня. Потом ты это поймешь. Тебя околдовала Марина…»