Михаил Керченко - У шоссейной дороги

Я пробуждался и дивился такому сну. Кажется, я только что разговаривал со Степной красавицей, она, как живая, стояла у моей постели и, пока я размыкал веки, скрылась за дверью. Я заглядывал за дверь, но там никого…

«Иван, Иван, ты проспал меня».

И вот сейчас, сидя в коробе, понукая лошадь и поглядывая вдаль, на поля и леса, я всем существом ощущаю ее присутствие. Осознаю, постигаю, что Степная красавица — это не бред и не сказка, это нечто почти реальное. Это действительно Марина с длинной русой косой и голубыми глазами.

…Изумрудное пшеничное поле лениво взбегает на бугор, спускается в лог, приближаясь к блюдцеобразному болоту, обходит его стороной, окружает зеленью, смыкается и сливается в одну ширь и опять убегает к горизонту. Там шарообразные сизые кусты тальника, там березовый колок, там луга… Хочется птицей взлететь в небо.

— Иди и ни о чем не думай, — сказала Марина, прощаясь со мной.

Я думаю о ней, о Степкой красавице, любуюсь полями, слушаю звонко-кипящую песню жаворонка, который повис надо мной и бьет крылышками во все серебряные и золотые небесные колокольчики.

Я думаю о ней, уловив краешком уха далекий, призывный и одинокий голос кукушки: она тоскует в лесу и своим голосом трогает мое сердце.

Я думал о ней весь день: когда поил из ручья лошадь и когда лежал на траве в тени берез, пока лошадь щипала сочную траву, и на пасеке, что бы ни делал, она стояла перед глазами.

Я люблю землю, по которой хожу, на которой лежу, цветы и вот эту стрекозу: она доверчиво села на мою руку, расправив свои золотисто-слюдяные крылья.

Я благодарен сердцу за любовь. Я счастлив. Марина, ты слышишь меня: я счастлив! Любовь — как это прекрасно! Я люблю тебя больше всего на свете, больше жизни, Марина.

Рано — еще солнце не всплыло над сонным озером, и муравьи, чувствуя лесную прохладу, не вышли на разведку, а только жаворонок затрезвонил над поляной, обещая жаркий денек, — прикатила Тоня на мотоцикле, в спортивном костюме, свежая и оживленная ездой. Она приготовила завтрак и на лодке уплыла с Кузьмой Власовичем на острова смотреть травы: скоро сенокос.

Я разжег дымарь и до наступления зноя возился с пчелами, устанавливал на метровых столбах солнечные воскотопки, которые недавно получил на пчелоскладе, потом навощивал рамки — почти до обеда, и когда над пасекой гул пчел стал ровным и упругим, я отправился бродить по вырубкам и полянам, чтоб понаблюдать, на какие цветы летают пчелы за нектаром.

Возвращался на пасеку через старые лесные вырубки, заросшие глубокими, по грудь, травами. Я шел, путаясь в мягкой траве и спотыкаясь о сухие, перевитые вязилем и мышиным горошком, сучья, чертыхался и каялся, что выбрал неудачный путь. Комары надо мной поднимались тучей, садились на лицо, шею, руки и мгновенно наливались кровью, превращались в живые рубины. Я хлестал себя березовой веткой, злился. Хоть бы ветерок подул.

Я с утра не ел. К тому же сильно хотелось пить. Чтобы утолить голод и жажду, срывал «пучки», очищал сочные стебли с жевал их. Вокруг — ни души. И вдруг слышу чей-то раскатистый богатырский голос:

— Пчело-мор! Пчеломор! Эге-ге-ге-ге-э-э!

На пасеке меня ждал инженер Шабуров. Он встретил меня добродушной руганью:

— Ты где, к черту, запропастился? Два часа уже жду. Эдак и пасеку растащат. Пчел-то заморил. В поилках ни капли воды.

— Сейчас им вода не нужна. Есть взяток, нектар… Зачем я тебе понадобился?

— Как это зачем? Еду к сыну в деревню, решил завернуть. Принимай гостей. А где Тоня?

Я специально настораживаюсь, делаю удивленное лицо:

— А разве у тебя есть сын? Вот не знал. Тоня на острове.

— Есть, приемный. У тещи живет. Ты что придуриваешься, будто не знаешь? Тонин сын, стало быть, мой сын. Потому что я Тоньку люблю.

— Тоня у тебя чудесная жена, — сказал я и невольно вздохнул.

Шабуров внимательно посмотрел на меня, усмехнулся:

— Что, влип уже? Сознавайся! Вот потеха. Поздравляю.

— Сергей Дмитриевич! Я не люблю таких шуток.

— Да не притворяйся ты. Она не одному обожгла крылышки. К ней тянутся, как пчелы к цветку. У нас с ней все чертовски сложно. Слушай, давай в домик войдем, от жары спрячемся. …Так вот. Мы были студентами, когда встретились. Она училась на биологическом. Я был способным и удачливым. Все науки давались легко. В одном мне не везло — в любви, хотя с девушками я знакомился мигом. Но не мог найти себе по душе. Я запросто назначал свидания девчатам и возвращался в общежитие восторженным. А на другой день восхищение начинало угасать. И свидания прекращались. Я снова грустил и с тоской поглядывал на юных обладательниц карих глаз. Понимаешь, мне нравились только кареглазые… Потом влип основательно. Это была Тоня. Черненькая, как цыганка, статная, стройная. Я всерьез начал поговаривать о женитьбе. А потом…

Сергей Дмитриевич задумчиво помолчал.

— Как-то пошел на рынок за помидорами (будь они прокляты) и там встретил Тоню. Она стояла у стола и разговаривала с высокой, тощей, рыжеволосой женщиной. Внешность ее меня поразила. «Ну и образина», — подумал я. Тоня, увидев меня, обрадовалась, подозвала к себе и сказала:

— Познакомься: Земфира, моя сестра. Из деревни приехала.

Земфира застеснялась, неуклюже протянула веснушчатую руку.

А я остолбенел. В то время я серьезно увлекался вопросами наследственности — этой самой способностью организмов передать потомству свои свойства и особенности. И вот, думал, поженимся мы с Тоней, пойдут дети и вдруг в эту самую Земфиру!..

С этого дня пришел конец моему роману. Я больше ни разу не встретился с Тоней. На улице обходил ее за версту. Она поняла, что я избегаю встречи, и не стала навязываться…

Минуло года полтора. Однажды, приехав с практики, я увидел Тоню на улице, не вытерпел и подошел. В первую минуту она растерялась.

— Как живешь? — спросила.

Она показалась мне еще более красивой.

— Институт заканчиваю, — ответил я. — Готовлюсь в дальний путь.

— Тогда прощай!

Как она посмотрела на меня!

— Скажи, почему ты так поступил? — спросила.

— Из-за твоей сестры. Я боялся, что наши дети будут похожи на твою рыжую неуклюжую Земфиру. Прости, пожалуйста, за откровенность.

Казалось, она сразу и не поняла смысла моих слов, удивленно заморгала, точно старалась убедиться, я ли это. Грустно улыбнувшись, сказала:

— Я не думала, что ты такой глупый! Боже мой, какой дурак! Ведь Земфира мне названная сестра. Мы жили в одном доме, росли вместе, привязались друг к другу. Какое имеет значение ее внешность? Она прекрасный человек.

Я молчал, вспоминая ту встречу на рынке. Я действительно был глуп. Сейчас во мне вспыхнула надежда, что еще не поздно, что любимая стоит со мной рядом. Я попытался взять ее за руку. Она отстранилась.