Михаил Керченко - У шоссейной дороги

— А что ж сюда не завернул? Здесь так славно!

— Торопится куда-то. Говорит, дела срочные.

Андрей Иванович взглянул на жену и загадочно улыбнулся.

— Вот приехал посмотреть на будущего зятя. Давно мы не виделись.

— Папа, ты все шутишь, — покраснела Марина.

Я подошел, пожал его сухую руку.

— Не обижаешься, что зятем назвал? — посмотрел мне в глаза.

— Что вы!

— Андрюша, — вмешалась Вера Павловна. — Не смущай молодого человека.

— Ничего. Я рад, что вы приехали.

Вера Павловна солидная, среднего роста. Голову держит гордо, глаза усталые. В то время, когда я у нее учился, она была уже седая. А теперь у рта и на лбу добавились морщинки, как будто кто-то прорезал иглой глубоко и тонко.

— Ты ведь на агронома, Ваня, учился? Стало быть, изменил своей основной профессии. Что так?

Марина так и впилась в меня глазами. Она волновалась, боялась, что я грубо отвечу своей бывшей учительнице, ее матери.

Этот вопрос злит меня, и я его побаиваюсь. Как будто в самом деле сбежал откуда-то, кого-то предал. В конце концов, кому какое дело? Я вправе выбрать себе работу по душе. Почему да почему? Так мне хочется… Но мог ли я сказать это Вере Павловне?

Я медлил с ответом. Андрей Иванович произнес то, что думал:

— Здесь покойнее, тише, не пыльно, менее хлопотно.

— Хлопот достаточно, Андрей Иванович. Работы — непочатый край, — выручил меня Кузьма Власович, закуривая трубку.

— Ты правильно поступил, что сразу выбрал себе дело по душе, за длинными рублями не погнался. Сейчас агрономы получают много, имеют персональные машины и сюда трудно загнать молодого человека. А мед любят все.

Мне стало радостно: оправдала учительница.

— Ваня не просто пчеловод: он занимается научными опытами, — пояснила Марина с едва уловимой иронией и вошла в домик.

— Как здоровьишко, Иванович? — спросил старик, очевидно, с целью переменить тему разговора.

— Теперь уж недолго осталось тянуть. Слабну. Силы покидают. А как тут хорошо! Вот живем и не видим красоты земной и друг друга не видим, хоть и рядом, не понимаем друг друга. Мало любим и прощать не умеем, — покачал головой Андрей Иванович.

Вера Павловна так и уставилась, на мужа, не понимая, что он хочет сказать.

— Я о брате Дмитрии и обо всех. Тот, наверное, узнал, что мы здесь, и не пожелал встретиться. Или забот у него много? Все торопится… Сберкнижка на уме: мало накопил. А сгинет — книжку с собой не возьмет на тот свет.

Из домика с кружкой кваса вышла Марина. Вера Павловна встрепенулась:

— Тише, Андрюша, хватит! Она уважает дядю. Ну, не заехал… будет еще время. Беда какая.

— Мы бы здесь посидели, поговорили, может, в последний раз. Неужто у него сердце мохом обросло? — не унимался Андрей Иванович.

— Хватит, Андрюша. Ну, к чему это? Мы приехали отдыхать.

— Вы о чем спорите, мама? — спросила Марина.

— Не спорим. О жизни говорим. О войне. Ты помнишь, Кузьма Власович, как мы с тобой в госпитале познакомились? Я тогда растерянная какая-то была, чумная. Все на крыльце сидела, опустив голову, и думала, думала. Не легко мне тогда было, казалось, что я никому не нужна. И ты подошел. Тогда у тебя обе ноги были целы. Заговорил о своем городке, народ расхваливал. А когда узнал, что я учительница, так сразу посоветовал: вылечишься, поезжай к нам. Учителя нужны. А мое сердце рвалось в другую сторону, в Белоруссию, где немцы мужа убили и двоих детей отняли, увезли куда-то.

Все это знал и Кузьма Власович, и Андрей Иванович, и Марина. Вера Павловна, очевидно, рассказывала для меня. А, может, — сама себе, потому, что все еще сердце болело о первом муже и увезенных в Германию детях. Где-то они? Может, живы и уже забыли родной язык?

Впоследствии я узнал, что раньше Вера Павловна каждый год в каникулы ездила на родину, на могилу мужа. Там не отдых, а мука была и терзания, и она перестала ездить. Посылала розыски на детей, и тоже терзалась в ожидании ответов. Потом похоронила их в душе, поняла, что о детях она ничего не узнает. Смирилась…

В ведре, которое мы принесли, затрепыхался карась.

— Давайте уху варить, — оживилась Вера Павловна, — я есть хочу. Хватит воспоминаний. Марина, неси нож, кастрюлю. А ты, Ваня, дров приготовь.

Сварили уху. Расстелили клеенку у костра. Марина половником разлила уху в эмалированные миски.

Андрей Иванович заговорил:

— Попробуем свежую ушицу. Давно не пробовал. Братец — рыбак, а карасем ни разу не угостил.

— Папа, что говорить о пустяках. Дядя занятый человек. Ему просто некогда, — вмешалась Марина.

— Дело во внимании. Вот что меня корежит.

— Дядя не мелочный человек, — проговорила Марина, и я заметил, как Вера Павловна улыбнулась. Андрей Иванович вздохнул.

— Ну, ладно, доченька. Ты, пожалуй, права. Я тоже должен защищать брата. Заметные люди всюду нужны. У них особый характер. А я что? Незаметным воевал. Рядовым. Два ранения получил. Жил незаметно, умру незаметно. Но помни, дочь, самое главное в том, что жил я честно. В этом — все.

— Не забывай, Андрюша: мы приехали отдыхать, — ласково сказала Вера Павловна.

Марина отвела меня в сторону. У нее через плечо висел фотоаппарат.

— Идем, я сфотографирую тебя возле улья. На память.

У Кузьмы Власовича сильно разболелась нога. Он уехал домой и вот уже целую неделю я один, как рак-отшельник. Пока работаю, не замечаю часов, порой даже забываю о еде. А к вечеру, когда блекнут тени и из лесу наползают синие сумерки, приходит легкая грусть, и хочется с кем-нибудь переброситься двумя-тремя словами. Но что поделаешь? Тут уж Адам становится моим лучшим собеседником, вернее слушателем. Что бы я ни делал — сколачиваю рамки, наващиваю их на столике под березами, варю ужин — всегда разговариваю с Адамом, а он очень умно посматривает на меня, повиливает хвостом. Перед ним можно полностью открыть душу.

Вчера после полудня я взглянул на горизонт. Он синел тяжелой тучей. Высоко над лесом, как щепки в водовороте, кружились грачи.

Стало прохладно. Вдруг где-то за лесом неожиданно резко громыхнуло небо. Скоро польет!

Адам прыгал, припадал к земле, виляя хвостом. Я отпустил его с поводка, насобирал в кустах сушняка, разжег костер и повесил на палку задымленный котелок с водой. Сижу на земле, обхватив руками колени, и думаю о Марине, о Кузьме Власовиче, о Дмитрии Ивановиче, обо всех. Они втягивают меня в свой круговорот жизни, занимают мой ум, хотя я и не хочу этого. За присмиревшим озером, лязгая на стыках рельсов, пронесся поезд. Далеко за моей спиной слышится глухой удаляющийся грохот колес. В лесу уже потемнело. Над головой нависли тяжелые тучи. Они клубились, разрастались и расползались по сторонам. Вспыхнули зубчатые верхушки деревьев. Сверкнула молния и раскатисто загрохотал гром. Небо вздрогнуло и, расколовшись где-то выше туч, обрушило на лес, на землю, на меня потоки холодной воды. Костер сразу же погас. Адам забрался под свою корягу. Я вбежал в домик, раскрыл окна.