Михаил Керченко - У шоссейной дороги

Вот о чем я думал, сидя в вагоне, и мне казалось, что я снова возвращаюсь в свое солнечное детство. В то время я жил недалеко от Марины, целые дни мы проводили на реке или за огородами на зеленом выгоне, где паслись коровы и две-три лошади, где ребятишки весной, в теплые дни, любили играть на травке-муравке в лапту и догонялки. И даже теперь (стоит закрыть глаза) я вижу бесконечный зеленый простор, наполненный солнцем, высоко висящие неподвижные кремовые облака. А воздух щедро напоен теплом и всплесками ребячьего смеха, гомоном птиц.

И еще я очень ясно вижу, как по мягкой траве, навстречу упругому ветру, бегут тонкий вихрастый мальчик и белокурая большеглазая девочка. Они крепко держатся за руки. Это я и Марина. Мы, можно сказать, выросли на этом лугу.

…Под мерный перестук колес я думаю о Марине. Ей было три года, когда неожиданно прямо на работе в швейном цехе умерла мать. Марина не помнит ее лицо. Отец с горя запил. Марина с пятилетним братом Алешкой, страшась опустевших неубранных комнат, то ютились на большой холодной печи, то у нас или у соседей. Однажды пьяный отец привел домой пьяную худую и злую женщину. Эту ужасную растрепанную женщину я почему-то помню до сих пор.

— Вот вам мать, слушайтесь ее. А ты — чуть что — дери их, как сидоровых коз, — приказал Андрей Иванович.

И мачеха драла. Не выдержав побоев, Марина и Алеша убежали из дому. Соседи пошли в горсовет, потребовали чтобы детей определили в детский дом, а отца лишили родительских прав. Тогда Андрей Иванович как будто одумался, выгнал злую женщину, присмирел.

Весной в дом вошла высокая и статная женщина с большими серыми глазами и мягкой улыбкой. Она искала квартиру. Андрей Иванович показал ей свой дом:

— Вот, выбирайте любую комнату. Если понравится, то вселяйтесь, живите на здоровье, — говорил он. — Только задаток сейчас же. — Он протянул к ней трясущиеся руки.

Женщина, это была учительница Вера Павловна, прошлась по дому, остановилась у большой застекленной рамки с фотографиями, посмотрела в окно: ей понравился вид на речку, сад. Она погладила по головкам мурзатых Алешку и Марину и, вздохнув, сказала:

— У меня тоже есть сын. Гришей звать. Хороший мальчик, в Суворовском учится…

— Мне все равно, лишь бы не дрались, — буркнул хозяин.

— Вы деретесь? — спросила учительница, склонившись над Мариной. Девочка так и прильнула к ней.

— Нет, тетя, — сообщил Алешка, нахмурив брови и как-то сразу повзрослев. — Наша мама умерла.

— Вы без мамы живете?

— Без мамы, — он исподлобья посмотрел на отца. — А папа пьет.

Вера Павловна отдала отцу задаток: сто рублей. Андрей Иванович смял деньги, как ненужные бумажки, и для вида равнодушно сунул в карман.

— А ты того… не срами отца при посторонних, — пригрозил он Алешке. — Уши надеру в другой раз…

Он получил деньги, ушел из дома и вернулся… только через три года. Я помню, как явился милиционер в фуражке с красным околышем и с ним какие-то люди с папками в руках. Они говорили о том, что Марину и Алешку надо отправить в детский дом. А Вера Павловна протестовала.

— Дети останутся здесь. Я буду воспитывать их.

Алешке и Марине не хотелось уезжать. Я жалел их и переживал вместе с ними.

Вера Павловна хлопотала, оформляла какие-то бумаги. И они остались. Однажды Андрей Иванович прислал с Севера письмо Вере Павловне, слезно просил ее позаботиться о сиротах, не бросать их. Дети привязались к учительнице. Андрей Иванович вернулся из дальних странствий с густой сединой в висках. Он стал медлителен, задумчив и необыкновенно ласков с детьми. Бросил пить. Прошел год, и он женился на Вере Павловне. Она помогла ему устроиться на железнодорожную станцию весовщиком. С тех пор, пока Андрей Иванович не заболел, в их дом не заглядывало горе…

Я сделал остановку в областном центре. Постригся в парикмахерской вокзала и сходил в универмаг, где купил себе ботинки, светлую в клеточку фуражку и еще кое-какие необходимые вещи: носки, галстук и объемистую конторскую книгу «Учет материальных ценностей» — лощеная белая бумага, широкие линейки. Я намерен время от времени делать в ней записи. Это не настоящий дневник. У меня не хватит духу изо дня в день аккуратненько вести его. Просто буду рассказывать, как умею, о своей жизни!

На окраине города у соснового бора я отыскал пчелоконтору. Большой заросший травой двор огорожен зеленым штакетником, кое-где стоят одинокие березы и старые коряжистые сосны; недалеко от каменного склада сложены друг на друга многокорпусные синие и желтые ульи.

Я нерешительно вошел. Просторная комната с одним-единственным окном освещалась люминесцентными лампами. Вдоль стен за четырьмя столами сидели служащие: женщины и мужчины. Они настолько были заняты своими бумагами, что не обратили на меня внимания. Я прошел в более светлый угол, где на дощечке, прибитой к стене, было написано: «Начальник».

За солидным двухтумбовым столом сидел пожилой мужчина в очках. Я коротко объяснил, что я агроном, знаю пчеловодство. Хотел бы устроиться на работу недалеко от родного города. На вопрос, откуда прибыл, ответил внятно и так же коротко: «Еду из заключения». Все вдруг оторвались от бумаг и посмотрели на меня с любопытством. Мне радушно предложили место старшего зоотехника по пчеловодству в самом глухом районе области, должно быть, рассчитывая на то, что откажусь. И я отказался.

— Может, вы согласитесь работать пчеловодом? — спросил начальник, посмотрев на меня без надежды.

— Не против, — сказал я.

Я давно мечтал об этом. На пасеке можно подумать о многом, почитать. Люблю уединение, мудрую природу. Хочу побыть сам с собой.

— Но там работать надо крепко, чтобы пасеку восстановить, — заметил начальник. — С весны до осени жить на отшибе, в стороне от селения. Вряд ли это вам, молодому человеку, понравится.

Я как мог спокойнее объяснил, что ищу именно остров уединения, где бы никто мне не мешал. Работы не боюсь. Мне надо хорошо попрактиковаться. Проверить кое-какие мысли на опыте…

— В таком случае, вы можете устроиться в совхоз «Восток», что расположен рядом с вашим городом. Пасека в семи километрах.

Я очень хорошо знал эту пасеку. Бывал там в детстве. Чудесный уголок!

Отбил телеграмму Марине, чтобы встречала, и ночью сел в поезд. В кармане направление на работу. Было прохладно. Я прикорнул в полутемном уголке на нижней полке. Пассажиры спали. В душе я был спокоен и доволен собой, но вдруг встрепенулся: а если место кто-нибудь уже занял? Ведь на работу, в конце концов, принимает директор совхоза. Он не отчитывается перед областной конторой. Может принять любого…

Уснуть уже не мог. Время текло еле-еле. Казалось, что поезд шел невыносимо медленно. Никогда я так жадно не хотел работать, быть принятым, быть при месте, как все нормальные люди. Никогда так не жаждал долгожданной встречи с Мариной…