Дмитрий Быков - Живой

— Ништяк пельмешки, — заметил Игорь. — Готовые — совсем другой вкус.

— Не скажи, — возразил Никич. — Эти… «Дарья», что ли… Из бычков. Вполне были ничего.

— То-то ты ряху и нажрал, — сказал Игорь.

— Это не от еды, а от конституции.

— Кир, водочки попроси, пожалуйста, — деликатно сказал Никич.

— Да ты что, — сказал Кир.

— А? — обернулась мать.

— Нет, это я так, — смутился он. — Мысли, ма.

Мать посмотрела на него долгим подозрительным взглядом, он его хорошо помнил — еще когда заболевал в детстве и врал, что чувствует себя отлично, она изучала его так же подозрительно.

— Сережа, — сказала она наконец. — Ты как?

— Господи, все в порядке, — раздраженно сказал Кир. Мать наверняка начиталась тут про афганский и чеченский синдром, про ветеранов, не находящих себе места, про контуженных и инвалидов, бросающихся на людей… Ужас, до чего небогатый набор мыслей помещался в головах у нынешних людей, у всех решительно. Оттого и воевали херово, что не могли ничего просчитать, думали в рамках «да-нет», считали на два хода.

— Вот именно, — сказал Игорь. — Что они тут себе думают? Ты объясни ей, что общаешься с друзьями.

Призраки заржали. Не будет вам никакой водки, подумал Кир.

— Мам, — сказал он вслух. — Я иногда разговариваю сам с собой. Это не значит, что у меня крышу сорвало или мало ли. Это потому, что, когда в разведке, долго одному иногда быть приходится. В засаде там или мало ли. И чтоб не спятить, начинаешь разговаривать или петь. Это просто привычка, мам. Я могу без этого свободно.

— Ты кого вечером позовешь?

— Да кого хочешь. Во дворе там…

— Или мало ли, — сказал Никич.

Кир хотел показать ему кулак, но удержался. Положим, он привык в разведке разговаривать сам с собой, но показывать кулаки невидимому врагу он все-таки не привык, не до такой степени ему было одиноко.

— Тане сам позвонишь?

— Ну, давай… Да она знает, небось. Меня из ихнего дома мент сегодня видел, так уж явно раззвонил.

— Пашки Кузнецова брат?

— Ну. Мордатый стал удивительно.

— А чего ж не мордатый. — Эта тема была матери приятна, она совпадала с ее вечным убеждением — всем хорошо, одни мы самые бедные. — Они не делают ни черта, им черные платят. Весь город знает, что платят. Танька говорила — тоже все время отстегивать приходится. Ей ночью там знаешь как страшно?

— Что, охраны нет?

— А что толку с той охраны. Насосется и дрыхнет. А ей круглые сутки торговать, сутки через двое. Хозяин требует, чтобы двадцать четыре часа.

— Ну вот, — сказал Кир. — А ты говоришь, иди в охрану.

— А чего? — сказала мать. — Я поговорю, да Таня поговорит, да кто хочешь. Делать не надо ничего.

— Это не охрана, — сказал Кир.

Никич сосредоточенно нюхал пельмени.

— Очень прилично, — сказал он уверенно. — То есть просто как дома.

— Ты бы водки все-таки попросил, — напомнил Игорь.

— Мам, — сказал Кир. — Я это… Ну, я не пью, ты знаешь. Так только, чтоб компанию поддержать. — Он не удержался и усмехнулся.

— Это ты мою компанию хочешь поддержать? — улыбнулась она.

— Ну, и твою… Может, и ты?

— Печень, — сказала мать. — Какое там.

— Ну, вот… А мне бы чуть-чуть, а?

— Да вечером все равно же…

— Ну, капелюшечку.

— А, ладно, — сказала мать. — Это ты в детстве… когда ролики просил… так же жалобно.

Она вдруг заплакала, обняв его голову. Кир понял, о чем ей напомнили ролики.

— Ма, — сказал он твердо. — Да фигня это все. Да я на них еще поеду, вот увидишь. Я же когда хожу, то незаметно почти.

— Я не о том…

— А о чем?

— Долго не было тебя.

— Ну, все же в порядке, — сказал Кир.

Ему было неудобно, что мать плачет при Игоре с Никичем. Черта ли они вообще приперлись? Ему стыдно было за свою квартиру, за восьмиквартирный двухэтажный дом на улице Володарского, не бывавшего в Кораблине даже проездом. За убожество, за разговор, который тоже выходил не такой. Все было как в плохом кино — узко, бедно. Словно все, с момента возвращения, происходило в чьем-то не шибко богатом воображении, вроде его собственного или хуже.

Мать налила полную стопку. Кир помнил эти стопки, их купили незадолго перед смертью отца, Кир ходил в третий класс. Первым потянулся Игорь.

— Куда ты лезешь, — обиделся Никич.

— Сиди, тормоз!

— Ага, тормоз. Ты всегда первый успеваешь — и зажмурился первый.

Игорь вдумчиво нюхал, но на эту реплику обиделся.

— Кто?! Кто первый зажмурился?!

— Ты, — невозмутимо сказал Никич.

— Да я глаза тебе закрыл!

— Блядь, какая наглость!

— А правда, — сказал Кир, — интересно. Кто первый-то?

— Где? — спросила мать.

— Из класса нашего кто первый вернулся?

— Да все уже вернулись, — сказала она недоуменно. — Это же только ты остался. Вас и ушло не так много. Кто мог, Красильникову на лапу сунули, только мы крайние да Суховы…

Красильников был местный военком, достраивавший под Кораблином уже вторую дачу.

— Он первый, я бля буду, — сказал Никич, отпихивая Игоря и склоняясь над стопкой.

— Бля будет, — кивнул Игорь.

— Да ладно, небось обоих накрыло, — сказал Кир тихо. Ему не нравилось, что они ссорятся.

— Нет, Сухов-то в порядке, — сказала мать. — Он под Вологдой был, во внутренних. Сейчас по области ездит с автолавкой.

— Хорошо, хоть в менты не пошел, — сказал Игорь.

— Точно, — кивнул Никич. — МВД объявляет набор скрытых садистов с комплексом неполноценности.

Мать улыбнулась, словно услышала. Или услышала?

— Ну вот, — сказал Кир, — это моя школа.

— У нас такая же была, — сказал Никич.

— Ты как учился-то? — спросил Игорь.

— Так себе. С троечки на четверочку.

— А какой предмет особенно интересовал нашего будущего героя?

— Пизда, — сказал Игорь. — Правда, Кир?

— Я, вообще, чертил хорошо, — сказал Кир.

Школа выглядела невыносимо обшарпанной, облупленной и почти прозрачной от ветхости. Он ни за что не повел бы призраков по местам боевой юности, но деваться больше было некуда. Мать с толстой тетехой Катей Семиной, бывшей одноклассницей Кира, рубила салаты, накрывала на стол, варила картошку — в общем, готовила немудрящее застолье. «Ты только под ногами будешь путаться, брысь!». Он и сам чувствовал неловкость: говорить не о чем, толку от него чуть. Пошел слоняться по городу. Город совсем не изменился — он помнил его точно таким. Да ничего тут не менялось. Правильно он остался на сверхсрочную. Мог еще на год остаться — ничего бы не изменилось. Валить надо было отсюда, да некуда.

— А ты как учился, Никич? — спросил Игорь.

— Я? Я, вообще, ничего. И в институте ничего.

— А, ну да. Ты ж инженер транспорта.

— А че? И был бы инженер транспорта, если б еще были инженеры…

— Чего ж ты служить пошел, если у тебя профессия в руках?