Михаил Колосов - Три круга войны

— Да, видел и я его… Бегал, дух поднимал… — Майор прошелся задумчиво по узенькому подвальному отсеку, остановился. — Жаль капитана. Хороший был мужик. Смелый и душевный…

«Очень жаль… Мне особенно будет недоставать его: он был проще майора, доступнее; мне было с ним легко…»

— Н-да… — вздохнул майор. — На вашем участке тоже, говорят, не легко было?

— Да… Минометами так дубасил…

— Землин рассказывал: не легко… — Он помолчал. — Так что присматривай и за партийными делами… Пока пришлют нового парторга…

Батальон вернулся в лагерь.

А неделю или полторы спустя, забежав по делам в штаб батальона, Гурин застал там непомерно надутого Кузьмина и необыкновенно веселого начальника штаба. Вокруг писаря на столе вровень с его головой лежало несколько стопок аккуратно нарезанных бланков, и он, высунув язык, заполнял их. На приветствие Гурина Кузьмин никак не ответил, разве что еще ниже склонил голову и еще усерднее стал что-то писать. Капитан Землин, наоборот, увидев Гурина, заулыбался, вышел из-за стола, потирая руки:

— Ага, комсорг. Кстати пришел!.. Ну-к, Кузьмин, дай-ка его бумагу!

— А я ему еще не выписал. Пусть сам себе надпишет, — и, сняв с одной стопки листок, он положил его на край стола.

— Кузьмин! — построжал капитан. — Нехорошо!

Гурин хотел было посмотреть, что там за бумага такая, но капитан заслонил собой кузьминский стол и отстранил его рукой:

— Стой. Стой на месте. — И, подойдя к Кузьмину, подложил листок ему под нос: — Ну-к, самыми красивыми буквами нарисуй ему!.. — Капитан ногтем большого пальца пригладил усы.

— Вот еще! — ворчал Кузьмин. — Мне вон сколько надо их выписать! Будто сами неграмотные…

— Пиши, пиши, Кузьмин, не балуй!

Кузьмин написал старательно что-то на бланке и отдал капитану. Землин обернулся к Гурину, подняв руку с листком, торжественно сказал:

— Принимай, сынок! Это тебе благодарность товарища Сталина за Кюстрин!

Ничего не понимая, Гурин растерянно улыбался.

— Держи, ты заслужил ее! — и капитан вручил ему грамотку величиной с четвертинку листа. Гурин взглянул на нее — хорошая мелованная бумага, на ней типографским способом отпечатан текст приказа. В свободных двух строчках каллиграфическим — кузьминским почерком фиолетовыми чернилами вписаны звание и фамилия Гурина. И все это было обрамлено красивой виньеткой, которую венчал посередине вверху цветной портрет И. В. Сталина в маршальской форме.

Гурин держал листок двумя руками, читал и перечитывал текст и от волнения не мог понять его. Шутка ли — первая награда! Да еще какая! Благодарность от самого товарища Сталина! Он так растрогался, что ответил капитану совсем не по-военному, а осипшим вдруг почему-то голосом проговорил тихо:

— Спасибо!.. — В горле запершило, в носу предательски защекотало.

Только дома наедине с собой он рассмотрел как следует грамотку и медленно, смакуя каждое слово, прочитал текст:

Приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища Сталина от 12 марта 1945 года № 300 за отличные боевые действия в боях при овладении городом и крепостью Кистжинь (Кюстрин) всему личному составу нашего соединения, в том числе Вам, принимавшему участие в боях, объявлена благодарность.

Подпись комбата была начертана красными чернилами, и все это скреплено фиолетовой печатью воинской части.

Великая радость переполняла Гурина, он долго любовался благодарностью, не знал, куда ее положить, куда ее пристроить — то ли на стол под стекло, то ли на стенку повесить. «А может, послать ее маме?.. Вот рада будет!» И он твердо решил отослать грамоту матери, только чуть позднее, когда сам налюбуется ею. А пока, чтобы не смять, вложил ее в свою тетрадь для стихов и спрятал в полевую сумку.

В тот же день у Гурина случилась и еще одна новость — у него появился новый друг.

В батальон вместо майора Крылова прибыл новый офицер — старший лейтенант Аспин. Вечером он зашел к Гурину, чтобы встать на партийный учет и уплатить партийные взносы. Напуганный Шульгиным, Гурин и к Аспину сначала отнесся сдержанно и настороженно. «Шинель расхлыстана, как у Шульгина…» — подумал он, увидев расстегнутую шинель на новичке.

Аспин выглядел свеженьким, новеньким, будто весь он только что сошел с какого-то конвейера: свежее ухоженное лицо, новенькое, с иголочки обмундирование, вежливое обращение, мягкая интеллигентная улыбка — все говорило о том, что война его пока щадила. Шинель из тонкого генеральского сукна мышиного цвета отливала легкой голубизной; длинная шерстяная гимнастерка и диагоналевые защитные галифе — без единой складочки; голенища легких хромовых сапог с утиными носками собраны в изящную гармошку. Все это, видать, шилось по индивидуальному заказу у хорошего портного и было еще так ново, так необмято, что казалось, будто надел он свое обмундирование впервые только теперь. Даже единственное украшение на его груди — гвардейский значок был новеньким.

Черные, по-восточному узкие глаза его смотрели на мир добро и весело. Взглянув в эти глаза, Гурин не мог не улыбнуться. Аспин спросил, почему он улыбается.

— Так, — сказал Гурин. — Поймал себя на одной мысли. Бывает, по одному человеку судишь о всей организации, где он служит. А потом встречаешь другого человека, и все меняется… С вашим предшественником Шульгиным мы жили неладно.

— Почему?

— Да он все подозревал меня…

Аспин расширил удивленно глаза:

— Вас? В чем?

— В оккупации я был… Вот он и…

— Вы были в оккупации? — удивился Аспин.

— Был, — сказал Гурин сухо.

— Ну и что? Что-нибудь есть?..

— Нет, ничего. Запрос посылали, проверяли.

— А ничего — так в чем же дело? — Аспин улыбнулся.

— Тем не менее — подозревал.

Гурин ждал, что он как-то осудит Шульгина или станет говорить какие-то утешительные слова, но Аспин лишь повторил раздумчиво:

— Да, «тем не менее»… — Помолчал, добавил: — Понимаю… Обидно, конечно. Но тем не менее пока все эти меры предосторожности необходимы. Я знаю немало случаев… Немцы в этом отношении очень коварны.

— Может быть… Но нельзя же не верить всем подряд?

— Нельзя. Это уже зависит от человека — как он понимает свою задачу. А пока надо перетерпеть. Война.

Гурин молчал. Наступила неловкая пауза, и, чтобы разрядить ее, Гурин спросил:

— А вы, значит, осетин?

— Осетин. А что?

— Так. В школе я познакомился с одним осетином. Коста Хетагуров.

— Да? — обрадовался Аспин. — Вы знаете его стихи?..

— Знаю. — И он прочитал: