Михаил Колосов - Три круга войны

— Мала посудина, — сказал лейтенант, кивнув на котелок, и тут же взял каску, зажал ее коленями, стал выдирать из нее «подушечки». Выдрал, выбросил за бруствер, дунул в каску. — Во! Сюда возьмешь кашу. Хватит нам? — он чуть улыбнулся.

— Хватит! — Гурин засунул свой котелок обратно в мешок.

— Нет, и свой бери. Там, может, что-то будет на доппаек мне — возьмешь. Беги во взводы, скажи — пусть выделяют людей за завтраком. И ты — с ними.

Одна каска на голове, другая в руке, винтовка, котелок, за спиной вещмешок. Шинель тяжелая — в карманах патронов полно. Хорошо, гранаты вчера побросал, легче стало. Побежал Гурин в один взвод, в другой, в третий. А третий далеко почему-то оказался, между третьим и вторым откуда-то взялись артиллеристы, сорокапятку свою окапывали, маскировали. Молодцы: на самую передовую выкатили, прямой наводкой будут бить. Хотя, что такое прямая наводка, Василий толком еще не знал, но по смыслу догадывался: прямо в лоб.

Собрали солдаты котелки и побежали гуськом в тыл. Кукурузным полем, к лесной посадке уверенно ведет их знающий сержант. Прибежали, а там уже кухня ждет их.

— На командира роты кто берет?

— Вот, связной его.

— Я… — отозвался Гурин.

— Давай сюда котелки.

Подставил Гурин каску, повар плюхнул туда полный черпак каши, еще зачерпнул, добавил до краев. На двоих.

— Доппаек на своего лейтенанта получи, — бросил он пачку печенья и крепкий бесформенный, как булыжник, кусок сахара. — Все. Масла сегодня нет.

Отоварившись первым, Гурин не стал ждать остальных, пустился в обратный путь. Бежит по полю, только жухлые листья на кукурузных стеблях шуршат да хлещут его по лицу.

Кончилось поле, выскочил на открытое пространство и — напрямую к окопу, где ждал его комроты. Да не всякая прямая — самая короткая и верная дорога. Бежал Гурин уже довольно долго, должны бы уже быть и родные окопы, а их все нет. Но ему не терпится скорее оказаться в спасительном окопе, и он, на минуту приостановившись, пустился дальше. Но вскоре снова остановился, огляделся. На востоке небо серело, предвещая скорый рассвет, впереди без ракеты видны телеграфные столбы, деревья. Там — немцы. «А где же наши?.. — забеспокоился Василий. — И никакой стрельбы… Может, еще чуть вперед пробежать? Нет, что-то ноги отяжелели, будто ватные сделались. Как бы не угодить к немцам. Сбился с дороги!..» При этой мысли сердце подскочило к горлу, забилось тревожно. Не долго думая, Гурин повернулся и рванул в обратную сторону. И как только он пустился бежать обратно, открылся со стороны немцев по нему такой огонь, что пришлось залечь. Переждал немного и снова — бежать. А пули роем вокруг головы — удивительно, как только не зацепит какая. С трудом добежал до кукурузы и, качаясь от перепуга и усталости, пошел краем поля вдоль обороны. Долго шел. Наконец вышел на простор и перебежками, так как уже совсем рассвело, стал пробираться в сторону передовой. Две-три перебежки, и наконец вот они — окопы! Наши! Обрадовался, будто домой попал. Прибежал к лейтенанту, упал на край окопа, выдохнул облегченно.

— Ты где пропадал? Я уж думал, убило…

— С дороги сбился… — признался Гурин.

— Один, что ли, шел?

— Один. Побежал вперед, хотел побыстрее…

— Не надо отрываться от группы.

— Чуть к немцам не попал. Вижу, дорога — и назад, а они — стрелять по мне.

— Так это по тебе они стрельбу открыли? А я думал, зайца гоняют по нейтралке.

— Там, наверно, разрыв большой между окопами.

— Разрыв — это плохо. Спускайся, есть будем.

Гурин протянул ему доппаек, он взглянул на него, махнул:

— Оставь пока у себя.

После завтрака, облизав ложки, Гурин сунул свою в вещмешок, а лейтенант — в полевую сумку.

— Ну? Что-то долго думают — никаких распоряжений. А эти гады уже одолели, — он полез под мышку и с остервенением почесался. — Вши одолели, — сказал он без стеснения.

— Это от тоски, — знающе объяснил Гурин.

— Какой там… Ранит меня, если не убьет.

Гурин молчал, и он продолжал:

— Я уже приметил. Семь раз был раненный, и всякий раз вот такая штука. Откуда только берутся. Три дня, как в бане был, чистое белье надел, а они вот, будто подсыпал кто… Это уж у меня приметой стало…

— Семь раз?! — удивился Гурин.

Прибежал связной от комбата, распластался с разбега на краю окопа, поправил каску, свалившуюся на глаза, выдохнул:

— Товарищ лейтенант… Комбат приказал подвинуть роту на правый фланг — ликвидировать разрыв… Разрыв там большой образовался…

— Прямо сейчас? — уточнил лейтенант.

— Да. Срочно, — подтвердил связной.

— На виду у немцев…

Связной промолчал. Да это к нему и не относилось, последнее лейтенант проговорил скорее для себя.

— Слыхал? — посмотрел он на Гурина. — Вот тебе и разрыв. Беги во взводы, передай приказ. Сначала в третий взвод. Скажи лейтенанту Пучкову: пусть по одному, поотделенно, короткими перебежками начинает продвижение.

— А как же окопы? — невольно вырвалось у Гурина: ведь всю ночь люди мучились — копали, долбили, маскировали.

— Какие окопы?

— Ну, эти…

— С собой возьмем, — сказал лейтенант, хмыкнув. — Бегом, выполняй приказание. И тут же — обратно.

Выскочил Гурин из окопа и направился в третий взвод. Добежал туда без приключений: немцы всего два или три выстрела сделали по нему. Да и то, наверное, не очень целясь — пули пропели далеко от него. Просто попугать решили.

Пучков — смуглолицый, остроносенький молодой лейтенант — выслушал Гурина, чертыхнулся, сплюнул себе под ноги, буркнул: «Хорошо….» — и стал натягивать на свою кудрявую голову пилотку потуже, готовясь к перебежкам.

От третьего ко второму Гурин бежал от окопа к окопу короткими перебежками, а иногда полз по-пластунски: немцы, видать, уже засекли его: просто так под огнем не будет человек мотаться — и принялись охотиться за ним, стали стрелять по нему чаще и точнее, пули вжикали совсем рядом.

Кажется, уже на последнем издыхании, окончательно умаявшись, наконец добрался он до своего взвода, передал приказ Алиеву и остался лежать возле окопа, не, в силах подняться. Однако отдышался немного и пустился в обратный путь. Пробежал несколько метров, упал, и пуля тут же вжикнула. «Ого, вовремя упал, — подумал Гурин. — Еще бы один миг — и как раз бы…» Но делать нечего, надо бежать дальше, и Гурин скомандовал себе: «Пора!» Подтянул ноги почти к самому подбородку и рванулся вперед. Но не сделал и половины обычной своей перебежки, как что-то рвануло его за воротник шинели и дунуло холодком в затылок. Догадался: пуля воротник зацепила. «Метко бьет, наверное снайпер… Надо затаиться, пусть думает, что убил, и отвлечется…» — решил Гурин перехитрить снайпера. Затаился, лежит не шевелясь, притворился мертвым, как божья коровка. Рассчитывает: «Ну, теперь он уже, наверное, смотрит в другую сторону, похоронил меня. Пора!» И снова Василий подтягивает незаметно ноги, собирается с силами, чтобы сразу, уже с места, вскочив, набрать максимальную скорость. Вскакивает и бежит. Бежит, а сам лихорадочно определяет: «Теперь он заметил меня, целится, сейчас выстрелит…» Гурин падает, и тут же рядом в землю впивается пуля. «Ага, не успел гад!.. — торжествует Василий. — Ну, теперь надо полежать подольше, чтобы он посчитал меня убитым. Сейчас он во все глаза смотрит». И снова Гурин лежит, затаясь. «Вот повезло… Все в окопах сидят, а я бегаю, как заяц… Нет, он меня не убьет, я должен жить, — начинает сверлить мозг ставшая обычной здесь его „молитва“. — Не убьет…» А сам думает о немце, который охотится за ним: «Ну, теперь, наверное, он уже отвлекся, может, уже и сказал кому-то там: „Айн рус капут“. Так, пока они там разговаривают, надо сделать еще рывок…»