Михаил Колосов - Три круга войны

И во взводе Гурина встретили радостно:

— О, в нашем взводе агитатор объявился! Теперь мы бумажкой на курево будем обеспечены! — Вмиг расхватали газеты, пустили по рукам.

— Да вы сначала прочитайте, потом уж рвите, — просит Гурин: он еще не привык к своей роли.

— Это конечно! Мы сначала оборвем беленькие краешки, а серединку пока почитаем. Это конечно! Молодец агитатор, давно газетки в руках не держали.

После этого солдаты сразу приметили Гурина, зауважали, с вопросами разными стали обращаться, а он, довольный до бесконечности таким поручением, рад сделать приятное каждому.

«Боевые листки» стал он печь чуть ли не каждый день. Все заметки сочиняет сам, потому что написать их никого не допросишься. А он навострился, будто всю жизнь только этим и занимался. «Хороший поступок» — рядовой Сидоров, превозмогая боль в левой руке, смастерил из подручных материалов отличную скамейку и стол. Теперь солдаты взвода пишут письма и читают газеты, сидя за столом на скамейке, а не сидят на соломе. «Отличник боевой и политической подготовки» — рядовой Иванов отлично понимает: если тяжело в учении, то будет легко в бою. И поэтому не покладая рук изучает оружие. Берите с него пример. «Нехороший поступок» — рядовой Сысоев совершил нехороший поступок: он ушел в самовольную отлучку в соседнюю деревню к своей знакомой и пробыл там весь день. Тов. Сысоев забыл, что он находится на военной службе, где самоволка считается тяжким преступлением. А особенно в военное время. Стыдно, тов. Сысоев, так поступать. И подпись: «Товарищ».

Комсорг был доволен работой Гурина, майор-замполит — тоже. Приходил, читал, ухмылялся чему-то и хвалил: во взводе хорошо поставлена агитационно-массовая работа. Это был плюс и лейтенанту Максимову. Он горделиво улыбался майору, оглядывался на Гурина: вот, мол, какой кадр воспитан в его взводе!

А Сысоев обиделся. Сощурил свои наглые глаза, прошипел:

— «Товарищ»… Выслуживаешься? Думаешь до конца войны прокантоваться в выздоравливающем? Не надейся, вот заживет твоя царапина, и снова загремишь на передовую.

— Ду-у-урак! И уши холодные. — Гурин готов был ударить его, но сдержался.

— А ты — умница! А может, я не могу есть эту баланду. Тебе она нравится, а мне нет. Хвораю я от нее. Так что ж такого, если я пошел подкалымить? Никто и не знал бы… Тебе больше всех надо?

Он отошел, развязал вещмешок, достал завернутый в белую тряпицу кусок сала, хлеб домашней выпечки, принялся есть.

— Хочешь сала? — спросил он уже без злобы. Но Гурин был на него в обиде:

— Подавись ты своим салом.

— Во, еще и обижается, — удивился Сысоев.

Но после этого Василий уже не стал писать о нехороших поступках, больше напирал на положительные.

А царапина его почему-то заживала медленно. Состав их взвода уже почти полностью обновился, а он все еще оставался здесь. И врач тоже удивлялась.

— Не пойму, что с ней. Не остался ли там осколочек? — говорила она и снова накладывала ему повязку.

Врачи не знали, а он — тем более. Забегая вперед, надо сказать, что в своей догадке она была права: там действительно остались осколки, которые стали выходить только после войны. А тогда Гурин боялся одного: не заподозрили бы его в умышленном членовредительстве. Ведь рассказывают: был случай, когда один солдат, боясь фронта, разными способами мешал ране заживать. Его разоблачили, отдали под трибунал. Осудили и направили в штрафную роту. Поэтому Гурин стал просить врача:

— Да ладно… Она уже почти не болит, выпишите меня.

— Как же не болит? Рана сочится.

За это время в батальоне дважды появлялись «покупатели», и от обоих остался у Гурина на душе тяжелый осадок.

Первым был капитан — красивый, энергичный, веселый. Стоял перед строем, потирал руки, говорил, будто стихи читал:

— А нужны мне хлопцы-м о лодцы: смелые, отважные, боевые, отчаянные, умные и, конечно, красивые! Такие, чтоб девчата от них с ума сходили. А? Есть у вас такие? И знаете, куда такие хлопцы нужны? В школу парашютно-десантных войск! Представляете? Какие это орлы должны быть! Кто смелый? Кто хотел бы налетать внезапно с неба на фрица и грызть ему глотку?

Солдаты улыбались, переминались с ноги на ногу, стеснялись выйти и сказать: «Я!» — уж больно много условий капитан перечислил. Гурин, например, очень хотел быть десантником — это было бы здорово. Ух, как бы он гордился такой профессией!

Капитан понял, наверное, что переборщил, стал немножко «отпускать веревочку»:

— Ну, вы же понимаете, что люди с такими качествами не рождаются, они потом становятся такими. На то и школа существует: там всему научат — и оружием виртуозно владеть, и самбо, и многому другому. Ну? — Он кивнул на Гурина, наверное по глазам заметил, что тот уже весь в десантниках. — Как фамилия?

— Гурин.

— Образование?.

— Десять классов.

— Ну, тем более! Хочешь быть десантником?

— Хочу.

— А почему же молчишь?

— Так я ж некрасивый…

Капитан засмеялся — принял шутку:

— Ну, уж этого у тебя не отнимешь! Не одна небось девчонка сохнет? Выходи! Кто еще?

Человек десять отобрал капитан. На медкомиссию повел. Там долго крутили Гурину правую руку и спрашивали:

— Больно? Нет? А так — больно? Нет? — и заключили: — Кость цела.

Потом капитан уже беседовал с каждым в отдельности. Подробно — где родился, где учился, кто отец, кто мать, давно ли воюет.

— А до этого где был?

— В оккупации.

— В оккупации? — и капитан поморщился от досады. Гурин торопился рассказать ему, чем он занимался в эти годы, но у того в глазах уже потух к нему всякий интерес, и он ждал лишь из деликатности, когда Гурин кончит. Отнимает только время. И Гурин замолчал. — Хорошо. Иди. Потом вызовем.

Но Гурин чувствовал — не вызовет он его. И точно: всех других вызвал, а его — нет.

Долго переживал Гурин эту обиду. Стал забывать уже, когда появился в батальоне другой «покупатель» — майор.

Пришел во взвод лейтенант Максимов, сказал весело:

— Гурин, иди в канцелярию, там тебя ждет майор.

Побежал, думал — их майор, замполит, а там был совсем другой. В хромовых сапожках, в новеньком кителе с золотыми погонами — аккуратный такой, ухоженный, стоит посреди комнаты, руки за спиной сцепил, покачивается с носков на пятки.

— Товарищ майор, рядовой Гурин по вашему приказанию прибыл, — отрапортовал Василий.

— Садись, Гурин, — усадил он его и сам сел за стол напротив. И начал: где родился, где учился и так до тех пор, пока не дошел до оккупации. Тут он дальше и спрашивать ничего не стал и слушать не захотел. — Идите во взвод, — сказал он. — Если понадобитесь — вызову.

Но и ему Гурин больше не понадобился.

У лейтенанта Максимова спросил — что за майор, зачем он вызывал?