Михаил Колосов - Три круга войны

— Вот теперь могу доложить по форме, — и отрапортовал: — Товарищ гвардии лейтенант, за время вашего отсутствия в роте никаких происшествий не произошло! Докладывает сержант Серпухов.

— А чему улыбаешься? — лейтенант пожал ему руку.

— Потому и улыбаюсь! Тебя вижу! А бурочки теперь придется выбросить, — кивнул он на мокрые и потерявшие элегантный вид лейтенантовы бурки.

— Высохнут! Слушай, — лейтенант оглянулся в сторону переправы. — Почему не переправой, а лодками?

— Была переправа! — сержант махнул безнадежно. — Да гад засек ее и каждый час поливает. Ее больше восстанавливают. Так безопаснее. — Серпухов крикнул солдатам: — Не рассаживайтесь! Пошли, за мной!

Лейтенант и сержант, разговаривая, шли впереди, остальные гуськом тянулись вслед за ними по кривой, в дождевых вымоинах узкой дороге. Дорога поднималась по откосу вверх, Днепр остался далеко внизу — широкий, черный, сердитый.

Не доходя несколько метров до верха, дорога снова побежала вниз, и вскоре они увидели прилепившуюся на пригорке над Днепром деревушку.

Сержант привел их в большой сарай, где на соломе валялись несколько солдат.

— Принимайте пополнение! — крикнул он весело, входя в сарай. Солдаты зашевелились, увидели лейтенанта, заулыбались, стали вразнобой с ним здороваться. — Располагайтесь, — обернулся Серпухов к новичкам. — Можете переобуться.

В сарае было тепло — топилась сложенная из кирпича печурка. Труба была выведена наружу через пробитую в стене дырку.

— А почему в сарае? — спросил лейтенант. — Хаты не нашлось?

— Все забито, — сказал сержант. — Все. Я думаю, нам недолго придется тут сидеть. А чем плохо в сарае? Сейчас найдем веревку или проволоку, протянем вдоль и поперек, развесим портяночки для просушки — красота будет!

Гурин стянул с себя сапоги, размотал портянки — они были мокрые и черные. Этими портянками и соломой он вытер насухо внутри сапог, подмостил туда соломенные стельки, намотал запасные портянки и снова обулся. Сразу хорошо стало ногам, уютно, и на душе веселее. Спасибо старшине — знает, что солдату нужно.

— Ну ладно! — заключил лейтенант какие-то свои мысли. — А где мои шмотки?

— В избе. Там есть комнатушка. Для вас и для лейтенанта-разведчика. Да больше там и места нет, чуланчик, а не комната.

— А разведчики где?

— Здесь же. На задание ушли.

— И Аня с ними?

— Нет. Она, наверное, в штабе. Там же у нее подружка — Зоя-телефонистка.

— Ты точно знаешь, что подружка? — лейтенант сдвинул брови в суровую складку и тут же улыбнулся.

— Дело ее, — сказал сержант. — Ну, я пойду принесу что-нибудь. Хорошо бы провода раздобыть.

Вслед за сержантом ушел и лейтенант.

Погода на улице переменилась — началась оттепель, снег сменился дождем, с крыши сарая за стеной, навевая скуку, лилась вода. Под это заунывное журчание Гурин стал задремывать, когда раздался звонкий девичий голос:

— Привет, мальчики! О, сколько вас!

Быстро воспрянув, Гурин поправил шапку, сам сел попрямее, будто так и сидел. А почему вскочил — и сам не знает, словно генерала услышал, а не девчонку.

А она действительно девчонка, эта Аня-санитарка. Росточку маленького и толстенькая, как колобок. Курносая, пухленькие щечки, нахлестанные ветром, сделались пунцовыми. Глазки круглые, большие, веселенькие. Такая вся — пампушечка.

— Молодец лейтенант, хороших мальчиков привел, — не унималась Аня.

— Откуда ты знаешь, хороших ли? — отозвался один из старых автоматчиков.

— Не ревнуй, Коля! Вижу! Чутьем чую. — Она подошла к Гурину и вдруг, строго насупив брови, крикнула: — Эй! А ты чё на чужом месте развалился?

Гурин решил, что это к нему относится, стал, оглядываясь, медленно подниматься, но Аня махнула на него рукой:

— Да не ты! Сосед твой, — и она легонько пнула ногой сапог соседа. — Слышишь?

Сосед Гурина поднял голову, спросонья посмотрел на нее:

— Чево там?

— «Чево, чево». Чужое место, говорю, занял. Там, в головах, под соломой мои вещи. Не видел разве?

— Дак не видел. Не лазил я туда.

— А ты полезь.

— Зачем?

— Убедишься.

Солдат уже оправился от сна, потянул свой мешок:

— Строга больно. Откуда такая взялась?

— От мамки, от папки. Разве мало места?

— Дак не знал я, — оправдывался солдат. Поднял вещмешок, пошел искать свободное место. — Вот чертова девка…

А «чертова девка» как ни в чем не бывало бросила к стенке свою сумку с большим красным крестом, стала, по женской привычке, вспушивать солому, готовя себе постель.

Чтобы не мешать ей, Гурин отодвинулся подальше к своему правому соседу. Она обернулась:

— А ты почему съежился? Че на соседа полез? Неужели я такая страшная?

— Нет, не страшная, — выдавил Гурин.

— Ну и не бойся. Я такой же солдат, как и все. Так и смотри на меня. Понял?

— А я так и смотрю.

— Вижу я, как ты смотришь. Вытаращил зенки, будто никогда девок не видел.

Гурин промолчал. Ему было и приятно ее соседство, и неловко, и сковывала она его: он стеснялся своих рук с траурными каемками ногтей, своих портянок в дегтярных разводах, хотя она, видно, ко всему этому уже была привычна и не обращала внимания.

Спал он ночью осторожно, все жался к своему соседу, боясь задеть ее, чтобы она, не дай бог, не подумала о нем плохо. Когда пришлось вставать по нужде, поднимался бесшумно, как кошка, и на улице пошел подальше за сарай. Снег пополам с дождем сыпал за шею, но он, помня об Ане, не остановился у первого угла, а дошел до самой деревянной постройки, которая и была предназначена для таких нужд.

На западе полыхало зарево, беспрерывно ухала земля, по облакам шарили тугие столбы света прожекторов, вдали беззвучно раскрашивали черное небо трассирующие строчки пулеметных очередей. Передовая не спала. То ли от холода, то ли от близости передовой, Гурин поежился и побежал в сарай. Часовой усмехнулся ему вдогонку:

— Уж не на передний ли край бегал мочиться?

Утром основной мишенью для шуток был Гурин. «Ну как? Что снилось? Тепло ли было?» Аня не сердилась, наоборот, помогала балагурам:

— Какой там тепло! Вся спина с его стороны отмерзла. Он же от страха чуть своего соседа не задавил — все пятился от меня.

Гурин растерянно улыбался, знал, что лучше всего в его положении — принять участие в этих шутках, но не мог: уши, щеки его горели огнем, — он стеснялся таких шуток, был к ним непривычен.

— Ой, какой ты стыдливый! — удивилась Аня, заметив его смущение. — Первый раз вижу такого солдата. Мо-ло-дец… — протянула она как-то раздумчиво и обернулась на хохочущих солдат: — Ладно, кончайте ржать. Парня в краску вогнали.

А он от ее заступничества совсем растерялся, еще больше покраснел, застыдился, будто поймали его на чем нехорошем. После завтрака в сарае затихло: многие разбрелись куда-то по своим делам, оставшиеся — кто спал, кто оружие чистил, кто читал. Сосед Гурина затеял бриться. Разложил поверх вещмешка зеркальце, мыло, кисточку, складную бритву, а сам с котелком побежал за водой. Гурин взял зеркальце, заглянул в него и улыбнулся невольно, будто давнего знакомого увидел: вроде он и вроде в чем-то изменился. А в чем — не поймет. Заметил: на верхней губе редкий пушок мохнатился. На середине он почти и не виден, а к уголкам рта даже очень заметен, длинные волосики свисают, их можно уже пальцами ухватить. И он подергал себя за неведомо откуда взявшиеся усики. «Сбрить бы надо», — подумал он и застыдился так, как когда-то застыдился, будучи пойманным с папиросами. «А некрасиво, — продолжал он рассматривать себя. — Как у Чингисхана на рисунке в учебнике…»