Михаил Колосов - Три круга войны

А рассвет все сильнее, уже далеко видно, а немцы, наверное, только и ждали этого — стали поливать из пулеметов.

В несколько перебежек Гурин добрался до траншеи и прыгнул в нее. Траншея оказалась залита водой — зловредные немцы обязательно какую-нибудь пакость устроят. А может, они и бросили эти траншеи потому, что их залило? Как бы там ни было, а делать что-то надо: в воде долго не простоишь. Гурин быстро отцепил лопату и принялся долбить в стенах повыше воды уступы. Выдолбил, уперся в них ногами, раскорячился на всю ширину траншеи, согнулся, чтобы голова не маячила над бруствером, стоит. Но ведь и в такой позе долго не простоишь, а тем более — не навоюешь. Надо придумать что-то понадежнее, соорудить опору для ног покрепче. И он снова начинает долбить стены, стесывать с них землю. Земля сыплется вниз, в воду — растет бугорок под ногами. Еще несколько усилий — и вот уже настоящая плотника поднялась над водой. Встал на нее Гурин — хорошо, прочно. Траншея, правда, стала мельче, но это ничего, зато сухо и твердь под ногами, и руки свободны на случай немецкой атаки.

Пока Гурин мостил себе гнездо, прибежал Родич. Плюхнулся, не глядя, в воду — так и остался стоять, как цапля посреди болота.

Гурин не выдержал, протянул ему лопату:

— Возьмите, нагребите себе под ноги земли.

— Не надо… — отмахнулся тот.

Посмотрел на него Гурин, вода почти до колен, а он ведь в ботинках и в обмотках.

— Простудитесь.

— Нехай… Скоро все одно в наступление.

«Странный тип», — подумал Гурин и стал оборудовать себе позицию для стрельбы. Впереди было ровное поле, залитое талой водой. Она поблескивала под лучами восходящего солнца, и казалось, будто впереди не поле, а глубокое озеро.

Василий пристроил свое ружье, прицелился в одну сторону, в другую, остался доволен: справа пойдут танки — ему все видно и бить удобно, и слева — тоже.

А солдаты все накапливались в траншее: бежали, прыгали, не обращая внимания на воду, потом ругались, кляли немцев.

Один прибежал, увидел воду и забоялся прыгнуть в нее, заметался на бруствере. Ему кричат: «Прыгай! Прыгай быстрее!» А он мечется туда-сюда, ищет где посуше и вдруг: «Ой!..» — и ткнулся ничком в землю.

— Дотанцевался! — упрекнул его кто-то громко, и засмеялись все дружно, захохотали — смешной случай: воды солдат испугался, замешкался и поймал пулю…

— Приготовиться к атаке!

— Приготовиться к атаке! — побежало по цепи.

Гурин давно готов. Услышав команду, прильнул к ружью правым плечом, посмотрел еще раз через прицел; танки пойдут в контратаку — надо будет успеть ударить по ним.

— Вперед!

— Впе-е-ре-ед!

Это «Вперед!», как он понимал, к нему пока не относилось: он должен быть готовым к отражению танков. Пошла пехота, побежали по воде, брызги из-под ног взлетают, сверкают на солнце веселой радугой. Ожили немецкие пулеметы. Присмотрелся Гурин и заметил, что один сидит прямо напротив него и оттуда строчит по наступающей цепи. «Ну-ка, что, если ударить по нему? Танков все равно пока не видно…» — подумал Гурин, прижимая ружье покрепче к плечу, Прицелился, нажал на спусковой крючок. Прогремел выстрел, но Гурин ничего не слышал — все внимание его было сосредоточено на цели: попал ли? Обрадовался: кажется, именно там, куда он и целил, взметнулся фонтанчик земли. Если не попал, то напугал фрица здорово: такая пуля — чуть ли не со снаряд величиной — шпокнулась рядом!.. Ободренный выстрелом, Гурин достал из кармана другой патрон, зарядил ружье…

— Вперед! — продолжал кричать командир роты. — Вперед! — раздалось почти рядом. — А вы почему сидите? — Гурин оглянулся на крик. Рядом стоял старший лейтенант с выпученными от ярости глазами, с пистолетом наголо и сыпал матюками. — Вперед! Кому сказано?

Гурин показал ему глазами на свое ружье: «Мол, у меня ПТР, что же я буду делать с ним в немецких траншеях? Там с ним не развернуться. Жду танки…»

— Впере-ед! Пристрелю!

— За мной! — кивнул Василий Родичу и выскочил из траншеи. Подхватил правой рукой за ручку ружье, побежал. А иначе как с ним бежать? Наперевес, как винтовку, не возьмешь.

Сделал одну перебежку, другую, упал прямо в воду, оглянулся, поискал своего напарника. Увидел: отстал тот, но продвигается. Подождал, предупредил:

— Не отставайте! — и рванулся дальше.

Пробежал, снова упал, поднялся, еще пробежал, еще, залег: пора оглянуться, не отстал ли его второй номер с патронами. Ищет глазами — не видать. Наконец увидел: бежит далеко позади и держит направление куда-то вправо.

— Родич! — закричал ему Гурин. — Ко мне! Ко мне!

Услышал ли тот призыв Гурина, нет ли… Скорее всего — нет: всюду стрельба, крики — разве услышишь? «Идиот ненормальный! Уродится такой на мою голову…» — выругался Гурин, вскочил и побежал дальше, вперед за наступающими. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как вдруг что-то дернуло его за левое плечо, дернуло резко, сильно, даже рвануло всего назад. И в тот же миг он почувствовал, что левая рука его онемела и, повиснув плетью, сделалась непослушной. Гурин не сразу сообразил, что его ранило. Лишь какое-то время спустя он почувствовал острую боль в плече и все понял. Уткнувшись головой в ружье, он лежал в воде и думал, что ему делать. С одной рукой он, конечно, не вояка… И тот, идиот, где-то затерялся… Хотел было поискать Родича, но пули не дали ему поднять головы, они роем носились вокруг, падали густым градом в воду, взвихривали ее многочисленными фонтанчиками. Попытался пошевелить левой рукой — не смог, будто ее и не было вовсе. Только плечо отозвалось острой болью. Гурин схватил ружье и побежал обратно в траншею.

— Почему возвратился? Пристрелю! — закричал на него Кривцов, тыча пистолетом чуть ли не в лицо.

— Меня ранило… — сказал Гурин.

— «Ранило», — передразнил тот недовольно. — А где второй номер?

— А я знаю? Дали мудака какого-то, и нянчись с ним… — У Гурина закружилась голова, замутило, он обессиленно привалился к стене.

— Санитара сюда! — крикнул Кривцов, а сам подался куда-то по траншее.

Прибежала санитарка — курносенькая девчушка, две белые косички из-под шапки свисали на спину поверх серой шинели. Она быстро и умело раздела Гурина, вспорола рукав гимнастерки и принялась перевязывать, приговаривая ласковые слова, будто родная мать:

— Крепись, родненький, крепись… О, как тебе повезло, миленький!.. Еще бы немного, и прямо в сердце… Пулей навылет. Ну ничего, ничего… Все будет хорошо.

Забинтовав, она сделала петлю, набросила ему на шею и сунула в нее осторожно его руку.

— Ну вот… — она мягко набросила ему на плечо шинель. — Посиди. А если можешь, иди в санбат. Вот этой траншеей до поворота, а там — ходом сообщения… Как, родненький?..