Михаил Колосов - Три круга войны

Хованский любитель самодеятельности, пел в местном ансамбле, учился на клубного работника.

Гурин тоже любитель этого дела, на него закулисный запах действовал тоже как-то необычно, пьяняще. Особенно во время постановок — ко всему примешивался еще и сладковатый запах грима. Но больше, чем закулисный, Гурин любил запах киноаппаратной: кинопленка, ацетон — вот действительно вещи, которые с детства кружили ему голову. Но сейчас ему хотелось бы просто побывать дома — хоть часок: показаться матери, порадовать ее, что он жив, здоров и даже в звании старшего сержанта. И в клуб, конечно, не плохо заявиться. Только кого он там встретит?..

— Это хорошо… — сказал Максимов. — А мне некому показаться. Росли мы без матери, она умерла еще до войны. Отец погиб, брат не знаю где: может, воюет где-то, а может, тоже погиб. Мне бы хотелось хоть на один день выбраться куда-то, снять с себя гимнастерку, белье и в одних трусиках спокойно поваляться на песке против солнышка. Только — спокойно… — Он сощурил свои узкие глазки, поднял лицо к солнцу, представил, как бы он «пил» это тепло своим телом.

На подходе к Бердорфу Максимов проинструктировал своих помощников:

— С новичками обращайтесь строго. Без придирок, но строго, никакого панибратства, а то трудно будет работать. Строго, по уставу, по-военному. Чуть вожжи распустишь — потом не совладать. Не робейте!

…И вот они перед ним. Стоят, перед Гуриным, тридцать с лишним человек — разболтанных, неотесанных, расхлыстанных, с оторванными хлястиками, стриженых и чубатых, бывалых и не очень бывалых фронтовиков. А он для них — это Гурин видит по их глазам — хитрая тыловая крыса, сумевшая прижиться в запасном полку. Это же видно по всему: по чистенькому обмундированию, по выправке, по аккуратно пришитому подворотничку, по новеньким погонам. Разве фронтовики такие? Фронтовики — это вот они: настоящие, без подмеса! На них еще окопная грязь видна, и гимнастерки еще в крови, и раны еще не совсем зажили…

— Первый взвод, становись! Равняйсь! — Гурин делает паузу гораздо большую, чем положено, дает возможность солдатам выравняться. — Смиррно!

— Ой, как страшно! — раздается в ответ, но Василий сделал вид, будто не услышал, а про себя отметил: «Так, один хохмач есть…»

— Вольно! — и начал перекличку по списку, который ему вручил Максимов. — Антипов…

— Есть!

— Отвечать следует: «Я», — поправляет его Гурин и продолжает: — Бобров…

— Я!

— Семенов.

— Я!

До Харламова шло все нормально. Этот ответил:

— Здесь!

Гурин повторил его фамилию, он вызывающе бросил:

— Я же сказал: здесь.

Гурин узнал голос, которым была брошена реплика: «Ой, как страшно!» «Значит, этот Харламов из породы Бубновых — тот все поначалу донимал лейтенанта. Но Бубнов все-таки не был таким злым и ядовитым, он больше хохмил, упражнялся в остроумии, а этот настроен, видать, зло».

— А я предупредил: надо отвечать «я». Слышали?

— Какая разница? Что ж… что задница…

Солдаты засмеялись.

— Разница та, — спокойно объяснил Гурин, — что вы не дома, а в армии. А в армии все делается по уставу. Вы, наверное, недавно служите? Не знаете еще этого?

— С меня хватит, — и добавил: — Побольше твоего.

— Может быть, — сказал Гурин и сделал вид, что разговор с ним окончен, продолжал перекличку. Кончил, спросил: — У кого какие жалобы? — Молчат. — Нам предстоит небольшой марш. Больные есть?

— Идти далеко?

— Нет, не очень. К вечеру будем на месте. Могу обрадовать вас: лагерь оборудован, землянки и постели в них готовы, ждут вас. Нам пришлось хуже — мы сами строили.

— А что это за учебный? Чему там будут учить?

— Учить будут на младших командиров.

— Гоняют сильно?

— Сильно. По всем правилам. Может, даже побольше, потому что программа сжата до предела.

— Н-да, попали…

— Ничего, не унывайте. Первые дни трудно, потом легче — привыкнешь, — успокоил Гурин солдат.

— А каких сержантов? Пехотинцев или артиллеристов готовят? — подал голос Харламов.

— Пехотинцев.

— А на кой мне это? Я — артиллерист, на кой мне пехота?

— В армии нет такого понятия «не хочу». Тут приходится делать все, что прикажут. Знаете военное правило: не умеешь — научат, не можешь — помогут, не хочешь — заставят?

— Ты меня присказками не баюкай! Я — артиллерист, понятно? Снилась мне твоя пехота!

— Об этом не мне надо говорить. Раньше надо было подумать, — Гурин кивнул на дверь, за которой размещался пересыльно-распределительный пункт.

— А кто же знал? — Харламов, здоровенный, с короткой сильной шеей парень, плечом раздвинул строй, вышел наперед. Намотал на руку лямки вещмешка, словно собирался им бить кого-то, направился в дом. На крыльце столкнулся с Максимовым.

Тот взглянул на Гурина и без слов понял, в чем дело, насупил брови, вытянул губы трубочкой:

— Это что такое?

— Я — артиллерист…

— А я вас не спрашиваю, кто вы! Безобразие, понимаете! Шагом марш в строй! «Артиллерист», понимаете…

Харламов не послушался, оттеснил Максимова и скрылся в доме, лейтенант поспешил вслед за ним. Вскоре на крыльцо вышел Харламов — злой, разъяренный, не спеша встал на левый фланг, потом появился Максимов — строгий, насупленный, весь вид его говорил: «А ну, кто еще тут из артиллеристов?»

— Старший сержант Гурин, у вас все в порядке?

— Все.

— Старший сержант Хованский?

— Так точно!

— Третий взвод? Четвертый? Тогда — шагом марш.

В лагерь они пришли еще засветло, поужинали — и отбой. А утром началась обычная жизнь учебного батальона. Обычная для Гурина: очень все похоже было на прошлое начало: так же не хотели вставать по сигналу, так же ворчали от постоянных «Становись! Равняйсь! Смирно!». Но было и отличие — Харламов. Лейтенанта он, правда, побаивался, ему он лишь изредка дерзил, а Гурина буквально изводил. Когда тот один занимался со взводом, Харламов всякий раз старался его унизить, будто Гурин был виноват в том, что он не попал в свою артиллерию. Хотя Гурин уже знал, что Харламов такой же артиллерист, как сам Василий — пэтээровец, а может быть, и того хуже: Гурин из пэтээр хоть один раз да выстрелил, а тот был просто подносчиком снарядов, да и пробыл он в этом качестве недели две, ранило Харламова осколком в ягодицу.

Однажды Гурин вывел взвод в поле на очередное занятие. Отрабатывали тему «скрытный выход на огневой рубеж», надо было научить курсантов ползать по-пластунски, коротким перебежкам, использованию естественных укрытий на местности. Было жарко, и, конечно, каждому хотелось поваляться в холодке, а не ползать на животе под палящим солнцем. Но все исполняли команды, и только Харламов заартачился. Он не стал ползать, а прошел вялой походкой до куста и залег там в тенечке. Лег навзничь и закурил.