Михаил Колосов - Три круга войны

— Мой паек там, у ребят… Потом поем.

— Барышня. Доставай ложку, не ломайся.

— Да нет… Я перед наступлением никогда не ем, — признался Гурин.

— Чего-о? — протянул удивленно лейтенант. — И ты, с предрассудками? А еще комсомолец!

— Нет, не предрассудок это. Просто боюсь, если в живот ранит. Говорят, что ранение в живот легче переносится на пустой желудок.

— Чепуха! — отрубил лейтенант. — Предрассудки. Кто это тебе сказал? А как же Суворов? Он всегда требовал, чтобы солдат сытым был. Ты, может, и курсантов этой своей премудрости учишь? — усмехнулся Максимов. — На голодный желудок много навоюешь! Еще одна новая теория! В живот, друг мой, если ранит — все равно не сладко, хоть ешь, хоть голодай.

— Да и бежать на голодный желудок легче, — стоял Гурин на своем.

— Куда бежать?

— Да хоть куда. В наступление, конечно. А то наешься и станешь, как боров, неповоротлив. Попыхтишь, попыхтишь и сразу запаришься.

— Ты что, сорокалетний старик, что ли?

— Все равно тяжело. Будешь, как майор Кирьянов.

— У майора легкое прострелено, потому он и дышит так тяжело, и хрипит.

— У него и легкое прострелено? — удивился Гурин. — А я думал, только нога повреждена.

Максимов принялся за кашу. Загребая ложкой густую «шрапнель», он всякий раз, прежде чем отправить кашу в рот, сбивал повыше на лоб большой козырек своей фуражки, который тут же снова спадал ему на глаза.

— Не хочешь, как хочешь, — проговорил он с набитым ртом. — Передай по цепи: командиров отделений ко мне.

И тут, фыркая, как всегда на излете, послышалась совсем рядом мина. Они моментально нырнули на дно траншеи, голова к голове, вжались в землю, и в тот же миг с сухим треском раздался удар. Их обдало землей, чесночным запахом тротила, а в ушах потек протяжный нудный звон. Выждав какое-то время, не повторится ли налет, они приподняли головы, стали отряхиваться. Лейтенант потянулся к котелку, — поднял его на уровень глаз, поморщился: котелок доверху был засыпан землей. Гурин невольно рассмеялся: с таким аппетитом Максимов ел кашу, похваливал, и вдруг все так неожиданно прекратилось.

— Смешно?.. Паразит, — выругался лейтенант. — Не дал доесть. Вот теперь и я буду налегке, — и он швырнул котелок за бруствер.

— Котелок-то не виноват, — сказал Гурин, давясь смехом.

— Ну, фриц! За все ответишь! — погрозил Максимов в сторону немецкой обороны. — Давай сзывай отделенных, — напомнил Максимов. Он вылез по грудь из траншеи, сорвал пучок травы, вытер им ложку, спрятал в полевую сумку.

Гурин не стал передавать приказание по цепи, побежал по траншее на свой фланг и каждого предупредил сам. Последним был Зайцев, он ждал Василия, не ел. Кивнул на котелок:

— Давай, помкомвзвода, а то я уже чуть тут не распорядился…

— Так ел бы! Мне и есть неохота…

— Ну вот. Нервничаешь? Наверное, что-то затевается?

— Затевается… — подтвердил Гурин. — Пошли к командиру взвода, оставь за себя кого-нибудь. Слушай, отложи мою долю каши в другой котелок, я лейтенанту отнесу.

— А ему что, не принесли? — удивился Зайцев.

— Принесли. Только немец землей разбавил, не дал ему поесть, — Гурин засмеялся. — Полон котелок навалил ему — миной шарахнул…

Зайцев щедро отложил в пустой котелок каши, и они пошли к Максимову. Возле него уже сидели трое отделенных, а сам он сосредоточенно вытирал травой внутренность своего котелка. «Пожалел все-таки котелок, — улыбнулся Гурин про себя, — ползал за ним, искал, наверное…» Максимов взглянул на Гурина, пояснил:

— Нельзя бросать. Вещь казенная. — Он захлопнул крышку. — Все собрались? Хорошо. Ну вот, товарищи командиры… Все, чему мы учились в виноградниках да на открытых холмах, наступило время применить на практике. Утром пойдем в наступление. — Он сделал паузу.

— Мы? В наступление? Такой горсточкой на таком расстоянии? — удивился Зайцев.

— Да, мы, — твердо сказал Максимов. — И прошу не перебивать. — Однако прерванную мысль свою не стал продолжать, а принялся отвечать Зайцеву: — Надо воевать не числом, а уменьем — это первое. А второе, мы вовсе не горстка. У нас каждый солдат стоит десяти, потому что он не просто солдат, а без пяти минут младший командир. Унтер-офицеры! И вообще: кто дал право обсуждать приказы? Безобразие, понимаете… — лейтенант насупил брови, сощурил узкие глазки, закрутил головой недовольно. — Продолжаю: наступление утром, на рассвете, после артподготовки. Сигнал к атаке — тройная красная ракета. Задача: выбить немцев из излучины, форсировать Днестр и далее преследовать противника вплоть до занятия Кишинева. Так что нам предстоят и уличные бои. Запаситесь гранатами и патронами. Наша полоса наступления… Даю ориентиры. Первое отделение: слева береза с оторванной верхушкой, далее — зеленый холмик, исключительно…

Максимов подробно, как на занятиях, втолковывал отделенным ориентиры и, когда кончил, поправив фуражку, спросил:

— Все ясно?

Сержанты молчали, — значит, ясно.

— Проходы в проволочном заграждении сделает артиллерия. Не бросайтесь кучей в один проход, рассредотачивайтесь. Если нет вопросов, — по местам.

Отделенные ушли, Гурин остался. Протянул взводному котелок.

— Что это? — набычился Максимов, будто ему предлагали бог весть что.

— Заправься немного.

— Да ты что? Голодный я, что ли?

— Ну как же…

— Я печенья пожевал.

— Возьми.

— Не… Ишь ты какой! Сам же убеждал, а теперь кормишь. Как это понимать?

— А разве убедил?

— Убедил не убедил, а занозу сомнения всадил, — улыбнулся он. — Так что, Вася, отдай кашу ребятам, если сам не хочешь. Иди, друг, на свой фланг. Будем живы, в Кишиневе рубанем.

Гурин хотел сказать «будем», но сдержался: на войне становишься суеверным, вспомнилось бабушкино «наперед не загадывай», и он промямлил:

— Ладно… Ну, я пошел?..

— Давай. Смотри там, помоги ребятам подняться.

— Поднимутся! — заверил Гурин комвзвода и пошел на свое место. В траншее чувствовалось оживление: никто не спал, каждый возился со своим снаряжением. Кто диски заряжал, кто прилаживал поудобнее на ремне гранаты. Харламов клацал затвором — гонял его туда-сюда, патроны выскакивали из казенника и падали на дно траншеи.

— Что, заедает?

— Да вроде нет, — отозвался он.

— А зачем же ты его терзаешь? Смотри, сколько патронов набросал. На хорошую очередь.

— Проверяю.

— Нервничаешь?

— Да вроде нет… Руки только почему-то потеют. Ладони. Вытираю, вытираю, а они все равно потеют.

— Нервничаешь. Ты не думай ничего такого… Все будет нормально.

— Нормально?

— Конечно. Тут главное — спокойствие. А точнее: взять себя в руки, не паниковать. И будет лучше. Поверь мне.

— Сам-то ты… Неужели спокоен?

— Подбери патроны, вытри и дозаряди диск. Держись, Харламыч!