Борис Бурлак - Ветры славы

Слева, где высота двести девять, немцы не проявляли себя ничем. Уж там-то они могли двигаться вполне свободно под покровом глухой ночи, огибая высоту с северо-запада; но, пожалуй, боялись напороться на другой заслон.

Едва подумал об этом Мехтиев, напряженно вглядываясь туда, как со стороны большака ударила по высоте дробной очередью дежурная немецкая батарея. «Проснулись, черти!» — крепко выругался он и поднялся с бровки в полный рост. Вслед за коротким артналетом в нескольких местах по фронту гулко затарахтели крупнокалиберные пулеметы, словно отзываясь на пушечный гром; но пехота не поддержала, как обычно, автоматной трескотней ни артиллеристов, ни пулеметчиков.

Мехтиев посмотрел на свои трофейные, швейцарские: шел третий час.

Он завернулся в плащ-накидку и устроился поудобнее прямо у входа в землянку, положив голову на мягкую свежую бровку. Думал, что не уснет, переутомившись не столько физически, сколько от нервного перенапряжения. Однако тут же забылся…

Странно, но ему снился только что освобожденный Париж, в котором он никогда, конечно, не бывал, но который знал неплохо, начитавшись французских романистов. Будто ведет он полк на площадь Этуаль, не спрашивая ни у кого из парижан, как удобнее добраться до нее. А в хвосте полковой колонны пристроилась ватага ребятишек, которые в любой стране мира с восторгом маршируют вслед за войсками. И откуда ни возьмись появляется встречь генерал Шкодунович на «виллисе». Он, Мехтиев, отъезжает на коне в сторонку, чтобы видеть весь полк, и браво командует: «Смирна-а!» Команда звучит уж очень громко — пожалуй, от удивительного резонанса этого длинного пролета средневековой улицы. Генерал качает с добрым укором своей красивой головой, но не говорит ни слова. Они стоят рядом с тротуаром, запруженным до отказа ликующими парижанами, и пропускают мимо себя 1041-й стрелковый полк, отмеченный орденами Суворова и Кутузова, прошедший с боями без малого всю Европу…

В тот самый час, когда Мехтиев во сне оказался в Париже, реальный генерал Шкодунович, не спавший вторые сутки, забрасывал лейтенанта Айрапетова самыми разными вопросами, на которые офицер связи не всегда мог ответить, потому что находился в полку Мехтиева всего около часа.

Но основное становилось ясным: между селами Котовское и Сарата-Галбена нет сплошной обороны немецких частей, а есть некое движущееся боевое охранение, обращенное для надежного прикрытия выхода главной колонны из окружения на восток. В противном случае Айрапетов не прошел бы через двойную линию фронта — туда и обратно, при всей своей храбрости. Что же касается 1037-го и 1039-го полков, посланных на помощь Мехтиеву, то они, конечно, не смогли рассечь самую стремнину немецкого потока и на себе испытали яростные контратаки отходящих в юго-западном направлении, вдоль восточной дуги кольца.

Отпустив офицера связи, Шкодунович поколебался с минуту: надо ли беспокоить командарма в столь позднее время. Но тут как раз и вызвал его по радио сам Гаген. Комкор во всех деталях, только что ставших ему известными, обрисовал положение мехтиевского полка, который едва сдерживает натиск противника, идущего на прорыв. Лишь в районе высоты двести девять и девять немцам удалось ценою больших потерь, включая двух генералов и несколько десятков офицеров, пробиться в обход второго батальона, также понесшего тяжелые потери. Остальные батальоны стоят насмерть, несмотря на слабую артиллерийскую поддержку из-за нехватки боеприпасов, особенно мин…

— Ситуация драматическая, — сказал Гаген. — Буду говорить с Бирюзовым, он в общем знает нашу обстановку.

Шкодунович был уверен, что командарм еще до рассвета обязательно свяжется со штабом фронта — лучше бы он угодил, конечно, на самого Толбухина, имеющего л и ч н ы е с ч е т ы к 6-й армии с сорок второго года.

Николай Николаевич накинул на плечи свой походный плащ и вышел на крыльцо подышать свежим воздухом. Отсюда до Карпат неблизко, однако горная прохлада все же чувствуется в Бессарабии по ночам. Или это кажется после недавних на редкость знойных дней? «Да уж не малярия ли напоминает о себе?» — подумал он, чувствуя озноб…

Село Котовское спало. Вчера, когда сюда долетел приглушенный холмами орудийный гул, люди останавливались на улице, недоумевая, что бы такое-это могло значить: немцы же разгромлены на Днестре. Потом, к вечеру, все стихло, местные жители успокоились.

И все-таки смертельно раненный зверь опасен.

Шкодунович опять пожалел, что отправил в самое пекло Мехтиева. Он ценил в молодом человеке не одну отвагу, а и полководческий талант. Полководческий? Не громко ли сказано? Нет, все верно: вождение полков начинается с вождения одного полка. Полк же свой Мехтиев водит в бой с тем воодушевлением, которое и отличает одаренного человека от посредственности. «Вдобавок к этому бы высшее образование, — подумал Николай Николаевич. — Надо, непременно надо откомандировать его в академию при первой возможности. Война идет к концу: дивизия наверняка будет расформирована, многие офицеры будут демобилизованы, так и Мехтиев может оказаться на какой-нибудь случайной гражданской службе. А его война лично проверила на своих экзаменах и аттестовала орденом Суворова. Стало быть, ему и командовать после войны дивизией, корпусом, армией…»

Генерал невольно подумал и о своей армейской молодости. Хотелось добиться куда большего, но годы прошли в тревожных событиях, иной раз достигавших предельного накала. Хорошо еще, что вот довелось помочь народу в лихую годину, иначе и вовсе бесполезно бы пропал весь запал, как у некоторых его сверстников. И за то следует поблагодарить судьбу, что не разменял молодость на звонкую монету житейских удовольствий и мещанских благ. Нет, молодость твоя принадлежит народу вся, без остатка. А как же иначе?..

Оставались не дни, а часы до полного разгрома группы армий «Южная Украина». Между тем генерал Фриснер получил сразу пачку радиограмм, в которых велеречиво сообщалось, как «штурмовые отряды» дивизий, оказавшись в полном окружении, вышли на прорыв близ Ганчешты и сегодня опрокинули мощный заслон русских западнее этого небольшого населенного пункта.

Фриснер готов был поверить в чудо. Ему рисовалось, как эти отряды выходят к берегам Прута, действуя на партизанский манер, заимствованный у тех же русских. Да пусть воюют как угодно, в конце концов! Только бы побольше живой силы выбралось в Трансильванию, а там и Венгрия рядом.

Фриснер не понимал и не мог понять, что настоящая партизанская война возможна лишь в интересах народа.

Все его нервические восторги по адресу новоявленных «штурмовиков», которые «по-партизански» сражаются с превосходящими силами красных, вызывали у штабных офицеров снисходительные улыбки.