Илья Миксон - Отзовись!

— Помню.

— Замечательный блиндажик был. — Разлука упрямо называет блиндажиком кирпичную домину с амбразурными щелями в каменном фундаменте.

— Напросишься, — хихикнул Есипов. — Заставят новый блиндаж рыть, так не возрадуешься. Век тут сидеть располагаешь?

— Дубок милый, — ласково огрызается Разлука. — Солдатских примет не знаешь: в добром блиндаже не заживаются, в дырявом — зимуют.

Есипов отмалчивается.

— Никогда ему не прощу, если опоздаю в Берлин, — обходным маневром продолжает наступление Разлука.

— Кому — ему? — Есипов не опит, курит.

— Гитлеру паршивому.

— Трепач! — хихикает Есипов. Разлука органически не переносит этого слова. Есипов нарочно злит его.

— Как угодно, — косо передёргивает плечами Разлука и обиженно замолкает.

Про блиндаж и примету Разлука верно сказал. Не раз убеждался: дольше всего приходится торчать на одном месте, когда ютишься в скверной дыре.

— Завтра подыскать брёвна для наката.

— Слушаюсь! — веселеет Разлука.

— Напросился всё-таки, — бурчит Есипов недовольно и тихо, но так, чтобы я расслышал.

— Есипов, ясно?

— Ясно, товарищ гвардии капитан. — Есипов шумно вздыхает и натягивает палатку на голову.

Проверив наблюдателей и распорядившись на ночь, я тоже укладываюсь.

…Явственно слышу пушкинские стихи, проникновенные, певучие:

Осторожно приоткрываю глаза, боюсь вспугнуть Разлуку. Он привалился спиной к неровной земляной стене. Телефонная трубка висит у самого уха на верёвочной петле, надетой наискось под шапкой. В светлых выпуклых глазах золотые блики огня. В оранжевой полутьме мягко вырисовывается лицо.

Черты лица Разлуки на редкость правильные. Сейчас лицо классически красиво. Так, во всяком случае, мне видится.

Тонкие брови волнятся, взлетают, сходятся. В певучем тенорке столько чистоты и искренности, что у меня сердце сжимается от любви и сострадания к растерянной душе Татьяны.

Длинные ресницы смежаются, последняя золотая точка поблёскивает в затенённых глазах.

Письмо окончено. Правая рука Разлуки безжизненно повисла, будто устав от долгого письма. Глаза плотно закрыты. В уголках сомкнутого рта горестные складки.

На другом конце провода тоже молчат. Затянувшаяся пауза возвращает Разлуку в действительность. Прикрыв микрофон, Разлука вполголоса зовёт:

— «Промежуток»!.. «Промежуток!».. Уснул?.. Уснул. Эх ты, дубок милый!

Разлука прибавляет и другие слова, но произносит их с такой нежностью и соболезнованием, что, право, обидеться невозможно.

Наконец он замечает, что я не сплю, и почему-то смущённо оправдывается:

— Дрыхнут, товарищ гвардии капитан. Чего только не придумаешь, лишь бы дежурство несли. И связь всё время обрывается, не уследишь.

— Почитайте ещё.

Несколько лет не называл я Разлуку на «вы». А почему?

Разлука всматривается в меня, убеждается, что я на самом деле хочу слушать пушкинские стихи, колеблется и всё же отказывается, благо удачный повод: теряется связь.

Наблюдательный пункт устроен прямо на автостраде, в сожжённой самоходке. Рубка её разворочена внутренним взрывом, будто картонная коробка расклеилась. Забравшись с кормы, ползком, чтоб не загреметь, проникаю к разведчикам. Гомозов уступает место у щели. Ничего не видать. Когда вспыхивает ракета, Гомозов обращает моё внимание на тросы, привязанные к проволочным ежам, выставленным с той стороны автострады.

— Проход готовят, — поясняет Гомозов. — Дёрнут танком трос — и дорожка открыта.

— Хитрюги.

— У нас научились, — возражает Гомозов. — Ещё под Смоленском применяли. Сам комдив придумал.

Он бросает взгляд на часы. Не часы — мечта фронтовика: чёрный светящийся циферблат, центральная секундная стрелка, завинчивающийся герметичный корпус. Подарок генерала, со своей руки снял. У меня, между прочим, тоже такие.

— Завтрак бы поторопить, — говорит Гомозов, — а то и поесть не успеем.

Отсюда можно звонить в нашу землянку. В дивизион пока докричишься, немцы раньше услышат.

Тем же путём осторожно покидаю наблюдательный пункт. Из блиндажа разговариваю с начальником штаба, докладываю обстановку. Потом даю команду доставить завтрак к шести ноль-ноль и сажусь за планшет.

Звонят. Есипов не разберёт, чего от него хотят.

— Васнецова какого-то спрашивают… Товарищ гвардии капитан…

«Какого ещё Васнецова?»

— Кто говорит?

— Неизвестный мне старшина, пехотинец.

— Ночью ваш связист, Васнецов по фамилии, катушку одолжил. Обещал до рассвета вернуть и не идёт.

— Откуда вы говорите?

Старшина разговаривал с промежуточной станции.

Наконец вспоминаю, что Васнецов — это Разлука. Все так привыкли к прозвищу, что и настоящую фамилию солдата забыли. Разлука и Разлука. И сам Разлука не обижается.

Свидетелей происхождения странного прозвища в полку немного, а в батарее — я, Есипов, да ещё человека три, остальные сменились. Есипов, пожалуй, тоже не помнит.

Ещё на Урале, во время первого полевого выезда, Разлука сматывал телефонную линию. Откинувшись для равновесия, он быстро продвигался по тропке и крутил ручку железной катушки для кабеля, подвешенной на груди. Старая изношенная катушка скрипела и взвизгивала.

Приблизившись к огневым позициям, Разлука замедлил шаг и, размеренно накручивая, будто шарманку, запел скорбным дребезжащим тенорком: «Разлука ты, разлука…»

С той поры и присохло к нему странное прозвище.

Есипов растолкал Разлуку. Узнав, в чём дело, Разлука уговорил сержанта с промежутка отдать пехоте катушку кабеля.

— В обед расквитаюсь, — обещает Разлука. — У нас тут тесно от этих катушек. Новенькие, краска липнет, оттого и не пользуем.

Какая краска? Нет здесь никаких катушек. Впрочем, кто его знает. Выходит, что не врал про двадцать семь порывов и кабель, взятый напрокат у пехотинцев. Но к чему было плести о пятисотке?

Уладив инцидент с катушкой, Разлука справляется о времени по своему будильнику. Он вытаскивает его с трудом из кармана, тряпочный свёрток в махорочной пыли. В некогда пёструю ткань завёрнуты большие круглые часы от немецкого «форда». У них недельный завод, чем Разлука очень гордится. Сколько было желающих обменяться с ним часами, Разлука всем отказал. Вот и сейчас, пытаясь завести беседу, Есипов оголил руку и выставил часы-кирпичики:

— Махнём?

— Эти не могу, — серьёзно отклоняет сделку Разлука.

А других у него и нет…

В шесть приносят завтрак. При звуке откидываемых барашек, которыми закантована овальная крышка термоса, Разлука вскакивает, словно по зову горна.

Покончив со своей порцией, Разлука деловито прячет в карман ложку и сменяет Есипова. Перед дежурством он ещё успевает снести еду в самоходку Гомозову. Опасаясь демаскирования, я разрешил пробираться в самоходку только избранным. Разлука в их числе.