Поль Сидиропуло - Костры на башнях

Хачури распорядился, чтобы драчунов отвели в отделение милиции. Мальчишки направились следом.

Никто не обратил внимания на довольно ухмыляющегося Азамата, который издали наблюдал за происшедшим.

Еще подростком Махар Зангиев дружил с сестрой Азамата — Чабахан. Мальчишка часто бывал у них дома — вместе ходили в школу, вместе возвращались. Это была конечно же наивная детская дружба, и Азамата забавляли и смешили столь трогательные их взаимоотношения: ну и ну — жених и невеста! Но вот, повзрослев, вроде бы надежный жених переметнулся к другой. Все чаще и чаще Азамат стал видеть Махара с кабардинкой.

«Ишь змееныш, покрасивей девчонку выбрал себе!» — злился на него Азамат.

А как-то застал он сестру плачущей: Чабахан всячески скрывала обиду, никогда не жаловалась, ни в чем не обвиняла Махара, а тут не удержалась от горьких слез. Азамат, конечно, постарался успокоить сестру.

— Сколько волка ни корми, все равно в лес смотрит, — так оценил он поступок Махара. — Нашла с кем дружбу водить. Не видишь, сколько сволочей развелось?! Довериться никому нельзя.

— Махар тут ни при чем. Просто мы…

— Что «мы»? Что «просто»?

— Мы и теперь с ним друзья. А сердцу не прикажешь, — брала Чабахан под защиту Махара.

— Не защищай мерзавца! Такой в любую минуту продаст и глазом не моргнет! — ярился Азамат. — Я бы таких к стенке ставил. К стенке, понимаешь? А эту подружку твою, Заиру, нужно гнать от себя. Тоже дрянь. Вообще кабардинки никогда не отличались верностью…

Азамат еще долго гневался и угрожал Махару. Тогда он не знал, что предпримет конкретно, но твердо решил отомстить во что бы то ни стало.

Наконец придумал: лучше всего, пожалуй, запалить воспламеняющуюся, как порох, вражду Аргудановых с Зангиевыми. Много ли нужно, сказал он себе, чтобы кабардинец пошел на осетина с кулаками! Стоит лишь натравить. Так и сделал.

…Азамат еще долго смотрел удаляющейся ватаге вслед. Потом повернулся я пошел, бездумно глядя перед собой: ни удовлетворения, ни радости от того, что случилось, он уже не испытывал. Оставался лишь неприятный осадок.

По центральной улице двигались многочисленные тяжело груженные подводы — поток беженцев не иссякал. Проскочили машины с красноармейцами. Азамат задержал внимание на походной кухне, которую тащил за собой грузовик.

«Теперь они чаще движутся в обратную от фронта сторону», — отметил он сумрачно.

Проехали еще два грузовика, тащившие за собой короткоствольные орудия. Какими-то детскими игрушками показались они Азамату со стороны. «И такой примитивной боевой техникой намереваются остановить и сокрушить до зубов вооруженного врага?! Дальше всех, быстрее всех, больше всех… — как только не восхваляли себя, на каждом шагу трепались — и в газетах, и по радио одно и то же твердили! А на деле — драпают. Фашисты на Кавказе! Выходит, уже ничто не сможет их остановить?» — сделал вывод Азамат, и от внезапного волнения часто-часто забилось сердце.

Поздно вечером зазвонил телефон. Звонил Василий Сергеевич Тимофеев.

— Виктор, за тобой послана машина. Сразу же выезжай…

«Пора!» — сказал себе Виктор. Укладываться ему не придется, все давным-давно готово; вот только нужно сказать несколько слов на прощание матери и жене. Алексея, сынишку, уже уложили спать. Что ж — это, видать, к лучшему: не увидит слез малыша.

Виктор тревожно глянул на притихших, приунывших в ожидании у слабо горевшей настольной лампы женщин. «Эх, милые мои, с чего же начать этот трудный разговор? Снова прощаемся, и никто не знает, что нас ждет впереди. Многое надо вам сказать, но времени уже нет». Он шагнул к ним и заговорил совсем не так, как намеревался — мягко и дипломатично. Где уж! Не оказалось в голосе его теплоты и бодрости.

— Вот что, милые мои. Надо прощаться — мне пора.

— Как? Уже? — Надя не договорила — все у нее внутри оборвалось.

Мать изменилась в лице, но промолчала, и Виктор понял, каких трудов ей это стоило.

— Будем надеяться, что все обойдется и мы встретимся, — обрел он уверенность, и в голосе его появилась мужская твердость. — Погоди, Надюша, — остановил он жену, которая порывалась что-то сказать. — У меня еще не все. И вам, милые мои, тоже нужно собираться. И прошу, без суеты и нервозности. Не стану сгущать красок, но должен предупредить: оставаться вам в городе нельзя.

— Нельзя?! — опешила Надя.

— Да. Дня два на сборы. Времени нет. Берите самое необходимое и уезжайте.

— Уважать? — переспросила Надя, будто ослышалась.

— Да, уезжать, уезжать! Неужели непонятно?

Мать и на этот раз промолчала, лишь строже сделался ее взгляд; она умела держать себя в руках, Надежде хоть бы немного такой выдержки.

— И самое подходящее место — Владикавказ, — добавил он спокойнее. — Побудете там у бабушки.

Надя все не могла понять.

— Объясни. Только ли мы должны уехать? Или… Тебе что-то известно? Ты скрываешь?

— Нет, Надя. Речь, как ты понимаешь, идет не только о тебе, маме и нашем малыше. — Он не решался сказать прямо, что город могут оставить в ближайшее время. — Многим просто необходимо уехать.

— Ты хочешь, чтобы я, как и другие, бежала? Разве я не могу быть тебе полезной, находясь здесь? Вблизи?

— Надя, ты соображаешь, что говоришь? — Он опустил ей на плечо руку и заглянул в глаза, как бы проверяя: дает ли она себе отчет в том, что ее ожидает в оккупированном городе? — Через пару дней здесь такое будет…

— А что здесь будет? — подняла голову Надя. — Неужели и сюда, к нам в горы, пройдут фашисты?

— Наивная ты, как ребенок. — Виктор посмотрел на мать с недоумением: сама, мол, посуди, как трудно в такой ситуации сохранить спокойствие, если у жены отсутствует здравый смысл. — Милая ты моя, они уже здесь… рядом…

— Значит, и сюда явится фашист? — приуныла мать.

Виктор нахмурился: прямо об этом он долго не хотел говорить, да вот вынуждали.

— И вы обе понимаете, чем все это может кончиться, — сказал он. — Мама — жена революционера, секретаря райкома партии…

— Решено, сынок, — ответила мать. — Обо мне ты можешь не беспокоиться. Я отправлюсь с госпиталем. Завтра как раз готовится еще одна группа. А Надежда с Алексеем поедут к бабушке.

Она открыла платяной шкаф, достала лежащий на дне вещмешок: теплое белье для сына Лиза приготовила заранее.

Надя уставилась на вещмешок, затем на мужа и не смогла сдержать слез.

На дворе под самыми окнами раздался сигнал автомашины.

Обе женщины почти одновременно бросились целовать его на прощание.

— Будь проклята эта война! Будь прокляты фашистские звери!

— Береги себя, сынок!

Долго еще звучали в ушах Виктора голоса матери и жены.

…За лесистым холмом в неглубоком распадке разместилась деревушка, в двух крайних домиках находился штаб дивизии.