Поль Сидиропуло - Костры на башнях

Из-за скалы показалось улыбающееся лицо парнишки.

— Тариэл? — удивился Соколов.

— Я подумал, может быть, вы дорогу не знаете. — Он указал рукой куда-то вдаль, где узкой полоской виднелась расселина: — Подводы там не пройдут. Я осмотрел кругом. А немцы прошли вон там, через теснину.

Тимофеев и Соколов переглянулись.

— Вот, смотрите, — Тариэл стал спускаться к ним, — консервы. Банка валялась наверху, вон за той скалой. Я видел, как немцы разрезали банку широким ножом. — Он говорил подробно и обстоятельно, чем удивил Тимофеева и Соколова.

— Да ты, выходит, следопыт! — похвалил Василий. — И как это тебе удалось пройти мимо нас незамеченным?

— А я вас видел, — пожал Тариэл острыми плечами.

Отряд Вильгельма Эбнера, поджарого, остролицего и мрачного на вид офицера, состоял из отборных, крупных немецких солдат. Не одну версту прошагали они по нелегким горным тропам с той поры, как высадились в потийском порту. И хотя жара утомила и идти становилось все трудней, жаждавшие расправиться с горцами вояки не теряли уверенности в том, что скоро наступит их походам конец и они отправятся на родину с богатыми трофеями.

Проводником своим Вильгельм Эбнер был доволен вполне. Амирхан Татарханов, так звали молодого мужчину, высокого, смуглого, с черными выпуклыми глазами, знал хорошо не только местность, но и владел несколькими кавказскими языками, свободно переводил с осетинского, кабардинского, ингушского, сванского, грузинского. Он отлично владел и немецким.

— Интересно, очень интересно! — поражался Эбнер. — Вы — настоящий полиглот.

— Учился в Германии, не где-нибудь, — с гордостью признался Татарханов. — А там, у вас, могут учить и языку, и как надо жить в этом суматошном мире. Германия есть Германия!

— Очень приятно слышать. — Эбнер был доволен таким признанием. — Мы, немцы, приучены к аккуратности. Для нас порядок — превыше всего.

— Мне повезло, — с преданностью заверял Амирхан. — У вас, у немцев, я многому научился. Занимался коммерцией.

— И конечно, много ездили, любили путешествовать? — допытывался Эбнер. — Так хорошо знаете местность.

— У моего отца и здесь были поместья. И дома, и предприятия, и земли, — делился Амирхан, словно рассчитывал на то, что ему все это однажды вернут немцы. — Он был очень богатым человеком. Богаче его на Северном Кавказе никого не было! Когда произносили его фамилию, поджилки у всех тряслись. Уважали его.

— Интересно, очень интересно! — воскликнул Эбнер. — Теперь я понимаю: вам есть за что бороться, господин Татарханов. Мы с вами крепко связаны и обязательно своего добьемся.

— Жизни не пожалею для этого!

— Надо отторгнуть от России Кавказ. Горцы должны создать свое государство. А мы им поможем.

— Я знаю горцев, — обронил Амирхан зло. — С ними нужно решительнее. Поверьте. Тех, кто окажет сопротивление, нужно уничтожать.

Смуглое красивое лицо Амирхана Татарханова стало при этом свирепым и багровым, как дубовый лист поздней осенью; темные, большие глаза, как у оленя, светились диким огнем.

«Бешеные люди, — решил Вильгельм и отвел взгляд. — Они могут легко утопить друг друга в крови. Чего же проще натравить их…»

— Отец мой здесь построил небольшое предприятие, — снова заговорил Татарханов. — В этих местах он нашел красивый темно-зеленый гранит. Памятники из него — что надо. Дело, сами понимаете, прибыльное. Богатый человек или бедный, а надгробный камень усопшему обязательно поставят. Так принято. Знаете, что сделали с нашим управляющим голодранцы? Убили его. Убили как собаку, на пороге дома. Туземцы, говорю вам. С ними нужно — во как! — Он показал крепко сжатый кулак.

Амирхан Татарханов ненавидел свою нацию и в душе не считал себя осетином. Он твердо верил в то, что предки его принадлежали к воинственным татарам, а род был в недалеком прошлом ханским. Отсюда и непохожая на другие фамилия — Татархановы, то есть татарские ханы. В близком кругу, среди родственников, да и там, за границей, Амирхан насмешливо называл осетин «осколками скифов, которых едва коснулась цивилизация». Он ненавидел своих соотечественников еще и за то, что они, по его глубокому убеждению, ничего путного так и не сделали ни в культурном, ни в экономическом отношении; никогда не имели своего суверенного государства, довольствовались в жизни самым малым, незначительным. Осели на Кавказе и, как орлы, поселились в горах, под облаками.

Некоторое время они молчали, Эбнер перестал поддерживать разговор, утомленный жарой и агрессивной болтовней проводника. Умолк и Татарханов, точно выговорился до конца.

Перед последним подъемом отряд сделал небольшой привал. Вильгельм Эбнер посмотрел вниз: за скалой виднелся серпантин горной реки — в зеленой густоте вилась голубая лента «Разделаемся с туземцами, — планировал он, — отправимся купаться». Рубашка под мышками и на спине была мокрой.

Нужно было поднимать солдат; сделал он это через силу — жара утомила вконец.

За очередным поворотом горной дороги открылось небольшое село. Возле побеленных домиков — сады, огороды с созревшими овощами. Солдаты, приготовились поживиться. Но Эбнер сначала не позволил им забираться в крестьянские наделы, вспомнив вдруг, как болезненно воспринимал его отец, когда внуки устремлялись в огород: он готов был огреть их увесистой палкой только за один нечаянно раздавленный помидор. Однако тут же Вильгельм пришел к выводу, что это отнюдь не отцовское добро. Да и нужно ли сдерживать жеребячью прыть лихих вояк, которым еще на родине внушали, что там, в России, им будет дозволено все?! И офицер махнул им рукой, точно посылая в атаку. Солдаты ринулись по огородам.

А на жителей горного села он наложил контрибуцию. К офицеру подошел старик, которого уполномочили крестьяне, и сказал, что и за десяток-другой лет им, горцам, всем селом ни за что не собрать такой суммы — сто пятьдесят тысяч рублей, а именно столько потребовал Эбнер от крестьян.

— Мы — бедные люди, таких денег сроду не видели, — пытался разжалобить немца старик. Он с надеждой смотрел на переводчика, чтобы тот все объяснил офицеру.

Но Амирхан брезгливо щурился и вытирал потевшие виски.

Командир отряда обошел старика, осмотрел его со всех сторон и остановил строгий, колючий взгляд на заросшей редкими седыми волосами шее, надломленной, как поникший осенний подсолнух.

— Яволь, — кивнул Эбнер. — Платить не хотите? А красных голодранцев поддерживаете! Для них у вас есть все!

Офицер говорил по-немецки, старик, естественно, не понимал, что от него хотят, и двигал пепельными веками с тревожным недоумением. Татарханов же намеренно, чтобы нагнать на горца еще больше страха, не торопился переводить.