Юрий Мещеряков - Панджшер навсегда (сборник)

– Мне бы что-то от сердца. Болит. Ну, вы понимаете.

– Не понимаю. Закатывайте рукав. Измерим давление. – Строгий санинструктор в белом, на удивление, накрахмаленном халате не проявила ни малейшего снисхождения к самочувствию пациента и не торопилась домысливать по поводу сердечного недомогания. Она сноровисто закрепила на плече Усачева жгут тонометра, присела рядом, прошелестев легким ароматом туалетной воды, смешанным с другим, теплым ароматом, который может принадлежать только утренней женщине. Бравый комбат на секунду забылся, потеряв цель своего посещения, знакомые запахи другой невозвратной жизни сквозь прикрытые веки настойчиво проникали в клетки его невостребованной памяти.

– Прости…

– Вы что-то сказали, товарищ подполковник?

– Я? – Усачев попытался изобразить непонимание, но у него это не особенно получилось. – Вас ведь зовут Малика?

– Угадали. Только в этом нет большой заслуги.

– Хотите обидеть? – Он улыбнулся. – Не получится, я – крепкий.

– О-о, больные разные бывают. Некоторые такие крепкие и здоровые, просто горные козлы. Хотя… Про вас этого не скажешь. – Малика озабоченно следила за стрелкой тонометра. – Артериальное давление – сто шестьдесят, сердечное – сто. А вы-то, оказывается, слабенький.

Ее голос стал мягче, и Усачев почувствовал, как, следуя этому голосу, смягчилось и его артериальное давление, а вот сердечное падать и не собиралось. С чего бы ему падать, если сентябрьская жара уже начала свой утренний разгон, если круглые колени так беззастенчиво выглядывали из-под края белого халата, а сам халат казался шелковым бельем… Это был сладкий кошмар, и он ему подчинился.

…Усачев лежал на медицинской кушетке, по телу растекалась горячая кровь, насыщенная раствором магнезии, а по лицу скользила прохладная рука Малики. Он открыл глаза.

– Вы меня напугали, товарищ подполковник.

– Не верю. Но все равно приятно.

– Надо верить людям. – Только теперь, взмахнув быстрыми ресницами, она впервые сдержанно улыбнулась. – Жить будете, обещаю.

– Малика, у тебя кто-нибудь есть?..

– ?..

– Мужчина, – это прозвучало убедительно, с мягким нажимом. – Женщина не может быть без мужчины.

– Вы так думаете? Это некорректный вопрос.

– Но зато прямой, честный и открытый. На такой вопрос ответить обманом нельзя. Даже промолчать нельзя – это тоже ответ. А насчет корректности, это ближе дипломатам, можно ходить кругами целую вечность, так и не приблизившись к цели ни на шаг. Я – не дипломат, я – командир.

– В этой жизни у меня мужчины нет. Это первое. И второе – если уж вы такой прямой и открытый, при этом не дипломат, то поставим на этом точку. Отдыхайте, вам нужно сейчас отдохнуть. А у меня и другие больные есть.

– Ты гонишь меня, Малика?

– Не имею права. Но и пустые разговоры не веду. Я – восточная женщина.

Октябрь для батальона начался с очередного рейда в Пьявушт, к той же самой отметке 3141. Без этой точки на карте, без этой высоты на хребте невозможно преодолеть перевал, поэтому, сколько бы ни пришлось ходить на Арзу и дальше, к восточным отрогам Саланга, каждый раз придется седлать ее заново. Шестая рота впервые за всю войну обошлась без потерь.

– Старшина, накорми личный состав. Потом чистка оружия. Потом – баня и стирка. И сделай так, чтобы я забыл о роте на целый день.

– Понял, командир, все сделаю. Тут для вас все готово. Алексеич, техник наш, расстарался. Обед царский будет.

– Ладно, ладно тебе.

– Я тут самогоночки выгнал между делом. Ох, хороша.

– Соблазняешь. А сам уже приложился?

– Нет, нет, что ты, командир. Только вчера, и то только для пробы продукта. Только для пробы. А сейчас так, за успешную операцию. Как же иначе?

– Ну, давай, накрывай на стол. Я и сам голодный как волк.

– Командир, а все накрыто. Только у нас сюрприз, еще одно событие. Вы пока шлялись по горам, мы тут с техником, с Алексеичем, такой блиндаж отгрохали! Ну, смотрите. – Они обогнули солдатскую казарму и подошли к заглубленному строению, расположенному у обрыва с видом на излучину Панджшера. Старшина с гордостью откинул плащ-палатку, прикрывавшую вход в подземелье.

– Да-а, старшина, шикарно, – с чувством выдохнул Ремизов, – целый месяц резину тянули. Оказывается, стоит напрячься – и готово. Порадовал.

– Старались. Бревна в три наката, как в казарме, рубероид в два слоя, а сверху плоские камни и щебень: мина не пробьет. Потолок вот только из-за этого прогнулся, но распорки поставили, и бревна держат. Алексеич три дня наблюдал, все нормально.

– Теперь я знаю, зачем старшина в роте нужен. Теперь и у нас есть дом.

Ободренный командиром роты Сафиуллин покраснел, как девица, и от внезапной неловкости взялся рассматривать камешки под ногами. Чудной он, этот старшина, смущался не ко времени, робел, словно заранее оправдывался за будущую вину. Ему перевалило за тридцать четыре, и с учетом ощутимой разницы в возрасте, опыте службы он казался новому ротному матерым хозяйственником, успешным авантюристом, но ровно до тех пор, пока Ремизов не обнаружил большую недостачу бронежилетов. Тут-то и лопнуло первое впечатление. Таким он и был, ротный старшина. Маленький, щуплый, успевший получить осколок во время минометного налета, плутоватый, исполнительный сам, но не требовательный к солдатам – и добросердечный, и мягкотелый, разве легко найти эту грань.

В противоположность Сафиуллину всегда оставался в тени техник роты Васильев. Он был специалистом по танкам, но родина в лице командира полка приказала ему на восемнадцатом году службы осваивать новую технику. В пехоте так случается часто, оттого ли, что танков в армии больше, чем БМП, либо отношение к ним у руководства бронетанковой службы министерства снисходительное? А еще Николай Алексеевич являлся секретарем ротной партийной организации.

В жизни Усачева что-то неуловимо пришло в движение, стало меньше тревог и предубежденности, не проходящее неделями сумеречное настроение сменилось если уж и не оптимизмом, то спокойной рассудительностью. Раньше он часто винил себя в непредусмотрительности, молча казнил себя за ошибки, теперь же ему опостылело в одиночку нести их неубывающую ношу. Беспечности и легкомыслию в его возрасте неоткуда браться, он просто перестал считать себя вечно крайним по долгу командирского начала… Кто-то стал помогать нести ему этот пожизненный крест. Спина еще многое смогла бы выдержать, но жаждала распрямиться, пропитываясь возродившейся молодой кровью. Еще дважды за последние дни он заглядывал в санчасть, виделся с Маликой. Она не избегала его, с интересом приподнимала правую бровь, окидывала оценивающим взглядом, оставаясь предупредительной и вежливой, но не более, чем по отношению к другим посетителям и больным. Его высокое звание позволяло ему ожидать к себе больше внимания, но она не желала менять дистанцию. Убедиться в том, что давление восстановлено, что кардиограмма в норме, конечно же, требовалось. Так что он не создавал ситуацию, она создавалась сама. А проверить, кто и как часто из его солдат обращается в санчасть, какие проблемы есть у его людей? Разве это надуманный повод? А ротные, часто ли они навещают своих больных и легкораненых солдат в санчасти?