Валентин Бадрак - Офицерский гамбит

Бойко вскочив на бронетранспортер и дав команду трогаться, Игорь Николаевич еще долго размышлял, как могут сочетаться в Иринееве столь разные качества. С одной стороны, командир группы офицерского спецназа «Альфа», носитель прославленного звания офицера-спецназовца, профессионал и бесстрашный в бою воин. С другой – человек, не брезгующий никакими, в том числе подлыми, методами борьбы, имеющий садистские наклонности, легко воспламеняющийся и следующий своим животным порывам… И может ли боевая доблесть искупить сатанинские проявления человеческой души? Он не знал, но увиденное неожиданно потрясло его. Не сама картина, которых за годы войны он видел много, но то, что его бывший товарищ по оружию так проявил себя. На войне особенно трудно терять товарищей, но не бывает горше, если товарищ потерян не в бою, не от вражеской пули, а от осознания его истинного, в один момент проявленного волчьего оскала. Тяжелее всего, когда раз и навсегда расходятся принципы. Игорю Николаевичу теперь было невыносимо стыдно и больно, и за себя, и за своего бывшего командира, и за все ВДВ, и за родное училище, и за спетые в одном строю песни, и за святые знамена, которые они вместе несли. Ему казалось, что он проглотил горсть мелких сапожных гвоздей, и они вонзились в его глотку, раздирая ее и вызывая слезы разочарования. Что это – его личное непонимание и слабость, или это весь мир перевернулся, и то, что раньше было недопустимым для настоящего мужчины, стало нормой, новым обычаем, традицией начала XXI века. Игорь Николаевич долго еще ерзал по жесткой броне, не находя себе места. И ехавшие рядом с ним офицеры тоже помалкивали, понимая, как тяжело у него на душе в этот короткий мирный час.

– Ты что это там, Николаич, офицерскую драку затеял? Хулиганить начал?

Вишневский насмешливо улыбался. Прошло всего пару дней, как они вернулись в лагерь, а слух о потасовке шершавой змеей тихо полз в офицерских кругах.

– Да это, Андрей Ильич, личное. Слишком личное и… очень болезненное. И дурное, к тому же.

Начальник штаба не на шутку расстроился. Скулы на сухом, обветренном лице Игоря Николаевича сжались от напряжения и заострились. Он мрачно смотрел сквозь вертолетчика, будто опасаясь заглянуть ему в глаза и прочитать там часть той колючей правды, которую знать и принимать в сердце не хотелось. Там все еще оставалось беспокойство, рубец от раны не затянулся. Хотя Иринеев никогда не был его другом, корпоративная десантная среда негласно требовала поддержки своих, каков бы ни был уровень личной неприязни. Потому, хотя Игорь Николаевич считал себя правым и никогда бы не изменил свое решение, оно было тягостным для него и неясным для окружающих.

– Ладно, – Вишневский понимающе похлопал его по плечу, – не убивайся. Это рабочие издержки войны. Главное, что глупостей не наделали, не начали стреляться. Хочешь, чтоб тебе душу облегчить, расскажу подобную историю.

Они стояли на краю палаточного лагеря и курили, глядя то на поражающие вечной красотой и загадочным блеском вершин горы, то на липкую, лоснящуюся чернотой, изрытую землю лагеря. Старый, изношенный брезент палаток и с удивительной солдатской сноровкой приспособленные милитаристские предметы нехитрого обихода облегчали быт, но откровенно портили живописную панораму гор, приземляли и унижали обитателей лагеря. И этот, и другие военные лагеря выглядели большими вонючими помойками, возведенными посреди курорта.

– Расскажи, коль не врешь, – задумчиво ответил Игорь Николаевич, с плохо скрываемой печалью глядя туда, где верхняя кромка горной гряды утопала в мягких прелестях облаков, служивших взбитыми полупрозрачными подушками для буйных голов исполинов. Он стоял почти неподвижно, лишь время от времени его рука с сигаретой приближалась ко рту, чтобы со страстью заядлого любителя табака впустить вместе с никотином искусственную инъекцию спокойствия. Несмотря на тяжесть в душе, он все же преисполнился чувством безмерной благодарности к этому странному офицеру, до беспамятства любящему небо, буйные лопасти своей винтокрылой машины и… войну.

– Но прежде хочу задать тебе один вопрос: знаешь ли ты разницу между понятиями «казнить» и «зверски убить»?

– По-моему, глупый и ненужный вопрос, как для войны. Мы должны заботиться о неукоснительном выполнении поставленных задач, а размышляют пусть потом историки, психологи и прочая базарная гвардия… Каждый командир действует в рамках выполнения приказа, а значит, в рамках законной ответственности, которую берут на себя высшие начальники.

– Так я и думал… Отчего ж тогда при штурме Грозного многие ваши десантные идолы вмиг пали, отказавшись от выполнения нереальных задач. Чиндаров, Стаськов, Сорокин, Сигуткин – сколько еще их было, отказников… Нет, дружище, на эту тему стоит и нам поразмыслить. Мы ведь с тобой жрецы войны и не имеем права отказываться самостоятельно мыслить. Что бы там ни говорили любители воевать посредством телефонных указаний. Ведь мы порой можем казнить, а можем миловать… Вот ты отбил у своего сослуживца девчонку, а ведь она наверняка снайпером подрабатывала – ты ж сам говорил, что в мужской одежде была. Сечешь?

Дидусь внимательно и с удивлением посмотрел на товарища. Тот был совершенно трезв и холодно спокоен. «Откуда он, черт возьми, знает все эти имена? И что ему, делать нечего, как только историю чеченских войн изучать?» Вишневский, всегда такой живой и готовый приукрасить свои утверждения убедительными жестами, теперь говорил вдумчиво, с расстановкой. Было видно, что это не мимолетное умствование, а искреннее желание самому разобраться в вопросах, которые его волновали.

– Может, и была снайпером. Только я так не могу! Понимаешь, во мне мужское восстает, оно не позволяет, чтобы при мне бабу мутузили. Уж лучше б он ее пристрелил…

– А он так и сделал бы, если б ты не помешал. Но я вернусь к теме. Так вот, слово «казнить» применимо к случаям, когда вынесен такой приговор. То есть определена категория преступления, есть обвинитель, есть судья, есть приговор и есть палач. Тогда даже незаконное лишение жизни кого-то приобретает черты эдакой, пусть и притянутой, но законности. Дела, свойственного человеческому племени, независимо от его нравов. Но «зверское убийство» – это совсем иное. Такой вид убийства порой случается не ради наказания и даже не ради мести, а ради самого процесса убивания. Знаешь ли, это очень впечатляет, когда на твоих глазах, по твоей воле кто-то умирает…

Дидусь внутренне содрогнулся. Создавалось впечатление, что Вишневский старательно, как исследователь в лаборатории, пытается с помощью замысловатой иглы проверить, правильны ли реакции подопытного млекопитающего на те или иные раздражители. Начальник штаба не испытывал никакого влечения к попыткам самоанализа. Он чувствовал, что от таких копаний в его сознании хлопчатобумажная рубаха скоро взмокнет от пота, и взмолился: