Валентин Бадрак - Офицерский гамбит

Теперь Дидусь был сбит с толку окончательно.

– Ой, башка деревянная, деревенщина! – в сердцах ругался вертолетчик. – Да при том, что когда дело касается человеческой природы, и особенно разбуженных темных демонов, тут не до национальностей. Тут все перед Богом равны, потому что все уже слишком согрешили. И твой сослуживец из «Альфы», и мои знакомые спецы, которые живых людей рвали, и эти черти американцы. Все одинаковы, кровожадная природа за прошедшие три тысячи лет никак не поменялась. И хоть демократией, хоть тоталитарным режимом прикрывайся, как банным листом, но суть не спрячешь. Человек – это мерзкое, гадкое, алчущее крови существо, и оно, этот убогий вампир, будет пить кровь своего собрата, как только представится такая возможность.

– К тебе лично это как относится? – спросил вдруг подполковник Дидусь, который только теперь начал понимать, куда дело клонится.

– А я тебе отвечу, и отвечу очень прямо и честно. Мне бояться нечего, я свой долг и в Афгане, и тут безотказно выполнял. Ты, может быть, думаешь, у чудака крыша поехала… Так вот, я в здравом уме, очень неплохо себя чувствую и заявляю тебе следующее. Мне – хочется – крови. Да и еще раз да! Мне – хочется – убивать. Тут я могу добавить – «этих отморозков». Но не добавлю. Если завтра «отморозками» объявят других, айзеров, армян, грузин или кого-нибудь еще, то я – первый в списке. Теперь ясно?!

Игорь Николаевич отшатнулся, как от порыва леденящего ветра. Он сам похолодел, внутрь его естества прокралась новая душевная боль, заныла душа, как от удара плетью. И возникло четкое ощущение, что он теряет друга. Ему живо представилось, что Вишневский, которого он знает уже не меньше пяти лет, теперь висит на краю пропасти и вот-вот сорвется. А он бессилен ему помочь, как врач с плохой квалификацией у постели умирающего.

– Ты, Андрей Ильич, страшный человек! Я тебя совсем не знал! Или ты артист и меня разыгрываешь?

– Да, артист, больших и малых театров, – буркнул он зло. Теперь короткая волна возбуждения у него прошла, и он, как остывший вулкан, продолжал с дерзким, язвительным спокойствием: – Дорогой, не делай круглые глаза. О тебе теперь речь. Так вот, запомни, если ты проведешь на войне столько лет, сколько я, тоже станешь вампиром, кровавым наркоманом. И еще: очень легко можно форсировать сроки, если раньше приблизить глаза к смерти. Так сказать, приобщиться. Это неизлечимо! Правда, падший ангел лучше возвысившегося демона, но это слишком мелкий повод для радости…

(Ставрополь, 2005 год)

– Папа, папа приехал!

Маленькая Дашенька пронзительно закричала, и вмиг с визгом ликования первая повисла у Игоря Николаевича на крепкой, темной от солнца и пыли шее. Тоненькая, хрупкая, как цветочек, она, ровесница нового века, сама не подозревая, была нежным воплощением бесконечного, невесомого счастья. Отец поднял дочку на руки и начал целовать ее личико. Подбежал и старший Антоша, и его он тоже обхватил и оторвал от пола, удивляясь, как сильно и незаметно вытянулся парень, достигнув беспокойного возраста подростка. Тихо, как будто на цыпочках, из комнаты выплыла Оксана с большими, влажными, будто коровьими глазами и почему-то с кухонным полотенцем в руках и на миг замерла. Игорь Николаевич, обвешенный счастливым потомством, с прищуром смотрел на родные, полные шального блеска глаза и на мелко подрагивающие губы. Они одновременно почувствовали: вот настало одно из незабываемых мгновений будничного и вместе с тем вселенского счастья, похожего на радостный полет беспечной стрекозы летним днем. Когда нет ни войны, ни опасности, и весь млеющий мир стрекочет и кружится в забавной, сюрреалистической карусели. Игорь Николаевич знал, что жена сейчас заплачет, и хотя ему не хотелось ее слез, они всегда оказывались чем-то приятным, как если бы его гладили по голове. Наконец она обняла его поверх детей, покрыв их, как крыльями, мягкими складками просторного халата, и прошептала ему на ухо:

– Ну слава богу. Я каждый раз так переживаю, что умереть на месте готова, когда эти проклятые восемь месяцев заканчиваются, – в глазах ее стояли слезы, но она плакала так же тихо и незаметно, как и ходила, без всхлипываний и причитаний, только сдавленное дыхание, не дающее сказать и слова. Только теперь, когда увидела мужа, живого, с целыми конечностями, сумела расслабиться от небывалого напряжения, сковывавшего ее долгие месяцы.

– Перестань, Ксюша, перестань, – Игорь Николаевич неуклюже, по-солдатски поглаживал жену по спине. Пожалуй, даже чересчур крепко, чем должен был делать нежный муж, но она не обращала на это внимания.

– Я молилась, молилась за тебя, – продолжала она шептать завороженно…

И по всему телу подполковника тихо разливалась волна блаженства, очень быстро проходя путь от сердца к кончикам пальцев. Вот когда можно по-настоящему ощутить себя умиротворенным, обрести на время покой и некое подобие счастья. Когда восемь месяцев войны позади, впереди два месяца отпуска и потом еще два – подготовки к войне. И такая цикличность – он даже себе в этом признавался с трудом – позволяет уравновесить свою тоску и по дому, и по войне. Ну что это за мужчина, который не скучает по войне? Он хорошо осознал это в академии, когда необъятная, шумная столица с ее неизбывной, чумной суетой быстро опостылела; воля стремилась к делу, руки ночью, когда он вставал, намеренно не включая свет, на ощупь искали оружие. И вот все вернулось на круги своя. Правда, к концу восьмимесячного отрезка превращаешься в поднятого из берлоги медведя – одной и той же узловатой руке очень сложно и сжимать автомат, и обнимать жену… Но ощущаешь ли ты себя счастливым сегодня, сейчас? Когда ты восемь месяцев без семьи торчишь в горах, по колено в грязи и по локоть в крови? Когда узнаешь годы только по тому, как стремительно и незаметно растут дети? Игорь Николаевич отшатнулся от своих мыслей.

Подарки, карусели, мороженое, кино – в первые дни после своего приезда он обожал баловать детей, замечая между тем, как меняются запросы старшего Антона, и уже предчувствуя, как вырастет из размеров Дюймовочки Дашенька, превратится сначала в задорную школьницу, а потом, когда-нибудь, в девушку, в невесту… Но это будет позже, сейчас она совсем еще крошка, как пушистый котенок, которого хочется бесконечно ласкать, нежничать с ним, прижимать к груди. Правда, и сейчас он уже испытывает с этим трудности, ощущая свою косность, неуклюжесть, неуместность сиплого голоса и странно сковывающий паралич от неумения отвечать на детскую любовь и игривое плутовство. С Антоном, напротив, стало как-то проще – уже сейчас во время его отсутствия сын с хладнокровным, серьезным спокойствием берет на себя функции главы семейства. Оксана это подчеркивает особо, шепотом рассказывая всякие эпизоды из жизни сына, который быстрее многих сверстников превращается в маленького мужчину благодаря возрастающей во время отсутствия отца ответственности и осознания его причастности к чему-то большому и страшному. И дальше, верно, пойдет по его стопам. Игорь Николаевич и боялся, и желал этого – а как же иначе, ведь жизнь просто, ясно и безвозвратно идет по спирали, кольца которой неодолимы и неподвластны пониманию. Главными, неизменными остаются только принципы – если уж и плыть по жизни, то твердой, готовой к приключениям щепкой, а не раскисшим хлебным мякишем… Хотя порой его, боевого офицера, одолевают сомнения: может, в сегодняшние времена, с их красотами и соблазнами, этот суровый, противоречивый путь принесет сыну вместо счастья только сонмище страданий?