Валентин Бадрак - Офицерский гамбит

– Постой, Николай Арсеньевич! – обрезал Игорь Николаевич, отложил на берег удочку, которую перед этим аккуратно и тщательно смотал, и с вызовом уставился на отца. Он крайне редко называл отца по имени-отчеству, и уж если это случалось, он явно чувствовал себя задетым за живое. – Это какой-такой «ваш» Путин? И что это за «ваш» Патрушев? «Наши» Ющенко с Тимошенко? Что-то я тебя не пойму. Мы что, с тобой в разных странах живем?!

Николай Арсеньевич тоже успел сложить свой спиннинг, уж обоим им после разговоров про Чечню было не до рыбалки. Он нахохлился, как петух, скрестил руки на груди, как бы защищаясь от лобовой атаки сына, выпалил с яростным выпадом:

– А ты как думал?! Ясное дело, в разных. Да, нам с Россией дружить сам Бог велел. И лично я против всяких там НАТО и Западов. Но то, что мы в разных странах, – это факт!

Последние слова он произнес очень четко, предельно разделяя слоги. У Игоря Николаевича даже челюсть отвисла: когда ж это он пропустил формирование у отца такой определенной, недвусмысленной точки зрения? Батя, похоже, в деревне времени зря не терял, начитался всякой националистской всячины… Игорь Николаевич невольно подумал, что он совсем не похож на того задорного полковника запаса, который почти семнадцать лет тому назад весело трещал ему по телефону в только что переименованный Кировабад: «А мы, Игорек, теперь отделились, в другой стране живем… Так что в гости будешь, почитай, за границу ездить».

– Да ну! – только и нашелся произнести он да присвистнуть затем от изумления.

– Да-да, – упрямо играя желваками, продолжал престарелый родитель, – за эти годы все так основательно перевернулось, что я понял: мир не изменился, он просто встал на свое место. Знаешь, как деталь в моих старых «Жигулях» – «крак», скрипнула, проскрежетала, но затем встала на свое изначальное место. Украина – другая страна и другой мир. В головах все по-другому устроено. И я это тоже далеко не сразу понял. Но я последние, дай бог, двадцать лет тут прожил и много с твоими покойными бабушкой и дедушкой переговорил. И про колхозы, и про мор голодом, и про мову. Ведь наши предки всегда тут жили, и мы отсюда пошли, из Межирича. И знаешь, что я тебе скажу? Наша душевная суть совсем не такая, как российская. Не лучше и не хуже. Она – другая!

Николай Арсеньевич говорил уже почти шепотом, со зловещим придыханием, как будто ему не хватало воздуха. Так же, как и сын, он не на шутку возбудился, да и, вероятно, давно хотел такого откровенного разговора.

– И какая же? Уж не считаешь ли ты, что вот эти слуги американцев, которые сегодня правят страной, правильно гонят украинцев на Запад? Неужто думаешь, что там, в Берлинах и Парижах, ждут украинцев с распростертыми объятиями? – Игорь Николаевич еще спорил по инерции, сам он хорошо знал, что твердой платформы его внутренних убеждений не существует, потому что никогда никакой платформы на этот счет у него и не было. Но он пришел с Востока, а потому сама ситуация как бы заставляла его бороться с формулировками, которые казались непонятными.

– Ничего-то ты и не понял! – в сердцах, с нескрываемой досадой выкрикнул Николай Арсеньевич. – В нас всегда боролись две противоборствующие силы. Одна проистекает из вольного казацкого духа, любящего свободу, принципы равенства. Вторая – из готовности подчиняться царю, из культа поклонения сильному идолу, могучей руке с плеткой. Все зависит от того, какая сила в нас, в конце концов, победит. Сейчас еще часто побеждает вторая, но это из-за долгой жизни под царями. То Петр, то Сталин, то теперь вот Путин претендует на царскую роль. Осторожно действует, без нахрапа, и последовательно. Учел ошибки своего духовного отца Андропова. Но если мы сумеем поверить в себя, отказаться от хитрого и преступного уравнивания двусмысленных советских времен, то будем сами у себя на земле хозяйствовать. А если победит у нас готовность подчиниться, станем холопами нового царя и будем… воевать. – Тут глаза Николая Арсеньевича метнули менторские искорки из-под нахмуренных бровей.

Он подумал и потом добавил еще:

– А то, что не ждут, так это верно. Но и в России нас не ждут – мы московичам всегда были нужны как дополнение, как довесок. А сейчас, когда россияне вымирают, – тем более! Я только недавно понял, почему этот негодяй Солженицын ратовал добрать России еще 25–30 миллионов человек – за счет других славянских народов. Вот ты погоди, не перебивай, дай сказать до конца. Вот ты думаешь: старик тут в деревне с ума сходит, начитался дребедени… А я знаешь отчего читать и думать начал?! Скажу. Вижу, как ты, сынок, воюешь уж который год, а я, кадровый офицер, не понимаю вовсе – за что? Начал размышлять. Значит, так, в 89-м и в 92-м грузин долбили. Вместе с чеченцами, за компанию. Потом – стали чеченцев бить, с 94-го до 2004-го, почитай, десятилетие воевали. Да и ныне воюете… Теперь опять напряженка растет на Кавказе, я ж не слепой, служил там. Что, опять на грузин пойдете? Или уже сразу на Украину, к этому идет, между прочим? А за что вы воюете, знаете хотя бы?! А славяне кремлевским орлам очень нужны? Вспомни, из пяти летчиков-асов только один коренной россиянин. Остальные – украинцы. Наш Иван Кожедуб, сбивший шестьдесят два самолета, на вершине этого списка. И так во всем, во всех войнах. В Афганистане каждый четвертый был украинец. Да и сам ты – результат утечки мозгов. Поинтересуйся, сколько на чеченской войне выходцев из Украины… Да что тут говорить? А ты знаешь, что были времена, когда киевским выпускникам запрещалось работать в Украине, согласно распоряжениям из Москвы, – все ехали в Россию. Я раньше по молодости об этом не думал, а в последние годы много времени этим мыслям отдал. За тебя все переживал да за внуков наших и правнуков, которым разгребать это все дерьмо придется…

Он умолк, тяжело сглотнул слюну и потупился. В это время метрах в пятидесяти от берега, беззвучно разрезая застывшую пленку воды, появилась лодка со сгорбленным рыбаком. Его силуэт мог бы показаться нарисованной картинкой, если бы не размеренно двигавшиеся проворные руки. Рыбак придал суденышку инерцию несколькими сильными гребками и теперь был увлечен своим спиннингом, совершенно не заботясь о том, что творилось вокруг. Когда Николай Арсеньевич увидел его, то позабыл на минуту о споре с сыном, угрюмо-злые складки на его морщинистом лице разгладились, уступив место лучистым морщинкам вокруг хитро, но по-доброму прищуренных глаз.

– Ну что там, есть улов? – крикнул он негромко, но звук голоса отменно разнесся в утренней тиши. Игорю же голос отца показался надрывным, взволнованным то ли от обиды, то ли от неотступно надвигающейся старости.

Вместо ответа, будто не желая пугать речных обитателей, рыбак гордо приподнял специальную сумку из металлической сетки. Там яростно билось что-то грузное и упорное, и маниакальные толчки напоминали о вечном протесте и сопротивлении любого живого существа наступающей гибели, о неистовой жажде жизни. «Интересно, даже не способная думать рыба борется до конца за право существовать, и только человек сам идет навстречу своей смерти. Когда права существовать ему слишком мало», – почему-то подумал в этот момент Игорь Николаевич, удивляясь тому, как непроизвольно из каких-то мутных, глубоких вод сознания выплыла на поверхность столь неуместная сейчас и жгучая мысль…