Валентин Бадрак - Офицерский гамбит

– Что ж ты, сынок, один? А где же это твои девочки, неужто отказались ехать из столицы в такую пыль? – во влажных глазах матери была тень укоризны. И в самом деле, он забыл, что впервые приехал сам, без семьи. – Уж не случилось ли чего?

– Ах, мама, не знаешь ты пыли столичной!

Он успокоил мать, объяснил, что оказался в Киеве по работе, почти случайно, потому-то внепланово заскочил в Умань. И тут же подумал: эх, как было бы здорово, чтобы Аля с Женькой были тут; тогда бы он мог насладиться наблюдением и больше отмолчаться. Роль внимательного соглядатая была ему куда интереснее. Когда все три его женщины, по-разному мудрые, но для него одинаково божественные и родные, пестовали бы друг друга рассказами, освободив его от этой обязанности. Более того, вечером Аля в нескольких очень конкретных фразах практичного человека поведала бы ему о том, что необходимо купить утром для матери и чем он реально может помочь. Причем, что всегда казалось ему очень странным, он, хотя и напрягал слух, никогда не слышал, чтобы женщины обсуждали проблемы. Теперь ему все придется делать самому…

Его поразило, что мать заметно постарела, живя в гордом отшельническом одиночестве. Про себя Артеменко отметил, что в жизни каждого человека обязательно наступает момент, когда начинается стремительное старение, приближающее ужасающую вещь – беспомощность. Как будто река достигает водопада, появляются стремнины и перекаты, скорость непрестанно возрастает, и вот в один миг дно пропадает, и вода срывается с высоты вниз в виде водопада – жизнь летит к своему последнему акту. Через какое-то время то же самое произойдет и с ним, и с его Алей… Алексей Сергеевич решительно отмахнулся от мыслей, как от назойливого насекомого. Но, пожалуй, еще больше его удивляло видимое отсутствие ее проблем, а ведь у нее должны быть проблемы… Но она никогда ни о чем не просила, кажется, не обращалась даже к врачу, или, может быть, он просто не знал об этом, уповая на ее недюжинное здоровье и уравновешенность. Все эти годы она жила, как тень, как терпеливый, чего-то ожидающий призрак. Она как бы присутствовала на земле, но Алексея Сергеевича порой посещали жуткие мысли: в своих помыслах, в своих ощущениях она уже давно там, с отцом. Была ли у нее вообще жизнь после смерти отца? Он почему-то был уверен, что все то, что было после отца, жизнью можно назвать лишь с натяжкой. Мама была мертвенно бледная, она казалась хрупкой и уязвимой, как ребенок. Но когда он вглядывался в ее прозрачное лицо или мельком окидывал ее иссохшую фигурку, не мог не отметить: она старела красиво и величаво. Все та же прямая и даже торжественная осанка, то же благочестивое выражение лица, на котором не было ни одутловатостей, ни старчески отвислых щек, ни темных разводов под глазами. Зато в каждой морщинке отпечаталась безмерная доброта, отражение земной, приветливой благодати.

После ужина с чаркой невероятно крепкого, где-то в пятьдесят пять градусов, домашнего напитка и вкуснейших пирожков с сыром – куда только он все впихнул – они уселись на старом, с потертой обшивкой, диване за любимым занятием – просмотром альбомов с пожелтевшими от времени, кое-где свернувшимися фотографиями.

Алексей Сергеевич не мог сдержаться и иной раз вскрикивал от искреннего изумления: «Мама, какая же ты была красивая в молодости!» А она млела от удовольствия, и в этом был короткий миг ее счастья. И кот подтверждающе урчал, с комфортом устроившись где-то сбоку. В такие мгновения угасающая в ней жизнь вдруг просыпалась и играла забытой музыкой былой карусели счастья.

– Хочешь, я покажу тебе одну старую, удивительную фотографию? Я перебирала альбомы и случайно ее нашла.

– Конечно, хочу, мама.

– Тогда пойдем, – и она резво, как девочка, вскочила с дивана. Но только годы тотчас навалились на нее дружным роем, и старая женщина, окунув ноги в мякоть тапочек, шаркающей походкой повела сына в свое пристанище.

Невообразимо много, целая галерея фотографий была размещена на стенах ее маленькой комнатушки. Каждый раз, бегло поглядывая на них, Алексей Сергеевич почему-то с невыразимой тоской представлял, как она в одиночестве смотрит на эти лица, заключенные в дешевые рамки. Лица повторялись: он в различные периоды жизни, его отец и они все вместе – втроем. Только на одной или двух фотографиях были еще какие-то люди – такие же штатские в аккуратных костюмах, коротко стриженные, гладко выбритые, без лишних эмоций. Теперь он хорошо знал, что это за люди… Отлично ему был знаком их шальной, в значительной степени беспринципный внутренний мир…

Она с молчаливой полуулыбкой указала на небольшую фотографию, втиснутую в угол рамки и закрывшую часть сделанного в фотоателье портрета. На Алексея Сергеевича подул сладко пахнущий, отчаянный ветер лимонадной юности. Там, на фото были два парня в плавках и две девушки в купальниках, все с радостными, целеустремленными взглядами, у каждого соблазнительный шлейф неординарности и свежести. В руках у парней весла из легкого алюминия, и их едва скрываемое позерство, намеренная напряженность тел как бы подчеркивали готовность – к риску и авантюрам, к выдающимся делам. Алексей Сергеевич почти физически почувствовал солоноватый, влекущий привкус первого поцелуя и бешено выбрасываемый адреналин во время прохождения порога на бурной украинской речке. Внезапно запахло костром палаточного лагеря, подгорелой кашей с тушенкой, грибным лесом, в голову ударил хмель карамельной беспечности. То был его первый серьезный поход – многодневный сплав на байдарках по Южному Бугу, куда мать отпустила сына после долгих колебаний и сомнений. Смирившись, что путь мужчины – это путь поиска, тестирования себя на прочность и, возможно, риска. Боже, как коротка юность! И как же она ценна через годы!

– Узнаешь?

– Еще бы… – прошептал Алексей Сергеевич завороженно, называя вслух имена, точно для проверки своей затянувшейся паутиной памяти. – Андрей Воропаев, Ленка Бестишко, Иринка Череповецкая и я… Даже не представляю, что мы такими были…

Взгляд Артеменко пополз по стене и наткнулся на два портрета, до умопомрачения схожих. Один портрет был его, присланный из Москвы через несколько лет после окончания академии. Другой был отца. Как будто одно лицо, только качество фотографий выдавало многолетнюю разницу. Он удивился, что раньше не обращал внимания на столь очевидную и, как теперь казалось, важную деталь.

– Слушай, я даже не думал, что мы с отцом так похожи… Как же рано он ушел…

Он шептал как бы самому себе, но затем повернулся к матери – в ее пепельных глазах стояли крупные, хрустальные слезы.

– Он… он любил свою работу?

Алексей Сергеевич, который всегда избегал откровенных разговоров с мамой об отце, впервые в жизни спросил о его работе. Но теперь он хотел впитать в себя больше особенностей его жизни, проникнуться его жуткой судьбой, которая сначала так мило улыбалась ему, а потом нанесла сокрушающий удар под дых. Его вопрос замер в воздухе, и какая-то сумрачная тень пробежала по лицу старушки, она встрепенулась и напряглась, как будто напоминание об этой части прошлого было неприятным и болезненным. Произошел эффект оползня, но смещались годы, чтобы снять с образа родителя согбенность тяжелого монумента.