Валентин Бадрак - Офицерский гамбит

«Да чего ты киснешь, – нашептывал ему другой, не менее авторитетный голос, – а раньше что, не так было?! Люди – это пешки в большой игре, мясо! Прими это как аксиому и не мучь себя и старушку».

Мать как будто поняла, что внутри у него некомфортно и сыро, как в погребе. Она встала, подошла к нему и погладила по голове, совсем как ребенка. Это было невыразимо приятно – на один миг почувствовать себя беспечным солнечным зайчиком, как она его называла когда-то. Взять и сбросить груз ответственности куда-то в пропасть и больше не возвращаться к нему.

Внезапно у него мелькнула мысль, он поднял голову.

– Послушай, мама, а вот Майдан, выступление народа, борьба против несправедливости. Как это тут воспринималось, ну в Умани, я имею в виду? Ну, что тут люди об этом говорили?

– Да что нам Майдан? Кто помоложе, ездили в Киев, правда, не знаю, кого именно там поддерживали. А нам, старикам, разве это нужно? Нам бы жить, – тут старая женщина запнулась, – не то чтобы лучше, просто пристойнее. А под кем, какая разница?! Вон смотри, властвовал поляк в Умани – Станислав Потоцкий. Оставил по себе добрую память, поколения дивятся, радуются нашему парку, со всей Европы сюда едут люди. Так, может, лучше было бы под Польшей жить? А вот теперь, говорят, с Россией поссорились, с газом проблемы, не столько мерзнем, сколько страшимся, запуганы… – И она повторила: – И вправду, мне все равно, под кем жить, лишь бы жить можно было достойно. Да достойно умереть… А вот нынче-то это, кажется, почти невозможно, ужом надо изворачиваться, чтобы выжить…

– А что, многие стали на украинском языке разговаривать? Не тяжко ли тебе?

– Да что ты, сынок. Все, как и двадцать лет тому назад. Ведь и раньше многие не говорили, а балакали. И что с того? Понимали мы все друг друга, да и сейчас не жалуемся. Да и разве это главное в нашей жизни?

– Слушай, а ты как относишься к Ющенко, к вашему президенту? – его самого покоробило от слова «вашему», словно в нем присутствовала скверна.

– Ей-богу, сынок, никак. У него там своя жизнь, у нас тут – своя…

Алексей Сергеевич чувствовал, что мать уже устала от его вопросов, непонятных и чуждых, никак не связанных с ее реальной жизнью. Но его эгоистичное начало брало верх, ему надо было хоть отдаленно понять, отчего весь мир раскололся надвое, почему то, что он считал важным, на деле оказывается примитивным, недалеким и даже вредным для всех.

– Мамуль, не сердись, последний вопрос: что ты думаешь о Путине?

– Да ничего не думаю. Кажется, одна это банда: Путин, Ющенко и все остальные… А разве не так?! Им до нас дела нету…

Она теперь смотрела на сына наивно, по-детски желая ему услужить, а ее былая рассудительность и понимание жизни мигом улетучились. И он понял, что между вопросами о Боге, о жизни и смерти и о политиках, лидерах государств лежит бездонная, непреодолимая пропасть, вечный провал, который не хотят принять во внимание те, кто создают и распространяют мифы о титановых личностях. Являющихся, в лучшем случае, жестяными…

– Да, ты знаешь, тебя ведь Андрей Воропаев искал, я вчера забыла тебе сказать, – сообщила мама на следующее утро, протянув мятую бумажку с телефоном.

– Да ну!

Алексей Сергеевич с иронией взглянул на протянутую бумажку с телефоном – вот она, визитная карточка. За ней стоял конкретный человек из его прошлой жизни двадцатилетней давности.

– Давно, мама, Андрей на связь выходил? – спросил он, собираясь в дорогу.

– Да буквально недели две назад… Лешенька, а ты что же, уже собираешься?! – вырвался сдавленный крик у женщины.

И Алексей Сергеевич явственно почувствовал, как у нее подкосились ноги, ему почудилось, что точно такой крик он уже слышал – так беспокойно и фатально кричит птица, когда рушат ее гнездо…

– Да нет же, это я просто крем после бритья ищу, – соврал он матери.

И остался еще на один день. Хотя пребывание дома его уже угнетало статичностью, неподвижностью, которая действовала разрушающе на его деятельный мозг. Он опять с тоской подумал об Але – вот кто умеет закрутить время, срежиссировав так, что всем вокруг уютно и легко.

В другое время Артеменко вряд ли позвонил бы старому приятелю. И дело не в стене, которая – он это точно знал – давно отделяла его от прошлого. Дело было в том, что иссякал момент, в котором он жил. Что-то треснуло в настоящем, на которое он всегда рассчитывал, вытесняя из памяти прошлое и не давая власти будущему. Настоящее всегда казалось лучше прошлого, а будущее предполагало превзойти настоящее. И вдруг – хруст, и что-то сломалось в его персональной машине времени, пространство лопнуло и стало растекаться яичницей. Теперь, глядя на измятый, а затем разглаженный руками листок с телефоном, Артеменко чувствовал: ему хотелось заглянуть в прошлое, чтобы было не так душно.

Артеменко неспешно брел по утренним, еще не грязным улицам маленького городка и отовсюду ощущал давно позабытый, немного застойный, как в болоте, запах провинции. Несмотря на солнечное утро, с рыночных прилавков на него полуравнодушно взирали лица-маски: озабоченно-удрученные, перекошенные проблемами, подавленные, разобщенные и разучившиеся радоваться жизни. Он легко угадывал: жизнь многих этих людей без смысла и без цели привела их к безысходности и отчужденности. Он всегда чувствовал безоговорочное превосходство над ними, но только не теперь, когда его собственный ориентир стал исчезать из виду подобно причудливой, дразнящей химере. Нет, тут, в этих краях не построить отделение Эдема. Его мысли опять вернулись к утраченной нити. Что ждет эту страну, его былую родину? И почему былую, если родина – навсегда?! Разве такое возможно: так единодушно подняться во время волнений на Майдане и так же без предупреждения спрятаться в своих улиточных домиках?! И разве зря была вся та мятежная поддержка и бескорыстная помощь противостоянию со стороны столицы в конце холодного 2004-го?! Но почему-то сработало извечное «Моя хата с краю…» Неужели этот образ терпеливого и молчаливо отважного малоросса в самом деле был искусно навязан сначала польскими шляхтичами и российскими монархами, а уж затем и партией Ленина – Сталина? Да, существование целой нации без государства в течение столетий, несомненно, отразилось на национальном характере украинца. Ладно, бог с ним, с национальным характером! Алексей Сергеевич в сердцах сплюнул нахлынувшую слюну. Он подходил к месту встречи со старым товарищем.

После короткого телефонного звонка они решили встретиться в центре. Сначала Алексей Сергеевич хотел заехать в какой-нибудь ресторан и угостить старого приятеля обедом. Но когда они увиделись, он обомлел и даже растерялся от столь разительных отличий между ними. Пролетело всего каких-то два десятилетия! Куда делось время, когда два пижонистых десятиклассника вместе покуривали на перемене, потом дружно заменили табачное увлечение решительными пятиминутками в спортивном городке и кичились умением делать всевозможные выходы и перевороты. Теперь они вдруг обнаружили друг друга совершенно разными людьми, настолько чужими, как будто выросли на удаленных друг от друга планетах. Когда они обнялись, в первое мгновение Артеменко поразился запаху немытого тела, в котором смешался пот, затхлость рано подступающей старости и тяжесть дешевой парфюмерии. Но он подавил свои ощущения, ведь это все-таки старый-старый школьный товарищ. Но о ресторане не могло быть и речи – после ритуального похлопывания друг друга по плечам они присели за плохо вымытым столиком с разводами в первом попавшемся на глаза захудалом кафе, какие жители обычно презрительно называют «Наливайко» или «Забегаловка». Воропаев развалился локтями, а Артеменко, наоборот, оставил руки на коленях, с трудом сдерживая брезгливость.