Валентин Бадрак - Родом из ВДВ

Они боялись даже шепотом говорить об этом. Семья Артеменко, ведомая умелыми поводырями по сумрачным коридорам подземного государства, постепенно привыкала к двойной жизни. Они валились с ног от усталости, и Алексей хорошо знал, что напряжение Али в это время вдвое превышает его собственное. Они не имели в столице, как многие другие семьи, ни родственников, ни знакомых, а более чем скромное финансовое положение семьи и безумный ритм учебы еще долго заслоняли внешний мир и мешали налаживанию новых контактов. Но молодость сильна сама по себе; а молодость, одержимая активностью, защищенная от внешних ветров любовью, отличается беспредельной стойкостью.

Алексей ликовал. Наконец-то он будет заниматься тем, к чему лучше всего приспособлен его мозг, к чему уже давно, незаметно для него самого, пристрастилась его душа, что носило сугубо индивидуальный характер, соответствовало его компетентности и профессионализму. Но самое главное – тем, что имеет совершенно иную стоимость, несоизмеримую, леденящую и вместе с тем услаждающую душу масштабность. Перед Алексеем развернулась перспектива чего-то гигантского, влиятельного и невыносимо авторитетного, а ощущение, что за спиной у него стоит тайная могущественная сила, частью которой он должен со временем стать, доводило его до экстатического исступления. И он еще больше укрепился в мысли, что все подлинно выдающееся способен породить лишь индивидуальный разум, сосредоточенные усилия одиночек, тогда как массы, пусть и блестяще организованные, вышколенные, призваны перевести в плоскость реального чей-то великолепный замысел. И Алексей стремился занять место одного из таких беспокойных, отрешенных и ежесекундно действующих одиночек.

Впрочем, очень быстро его первая, как говорила Аля, щенячья, радость сменилась тяжелыми буднями, оказавшимися далеко не столь простыми, как представлялось из Рязани. Сказать, что для обеих семей началась жизнь в состоянии нескончаемого стресса, значит, ничего не сказать. С первых дней постоянно возрастающая по напору языковая атака стала первым штормовым предупреждением. Изучению языка посвящалось от двух до четырех часов ежедневно, с обязательным заданием на дом. Как-то Алексей подсчитал, что каждый день следовало выучить не менее тридцати – сорока новых слов и выражений. Но кроме языка было еще страноведение, вооруженные силы иностранных государств, оперативное искусство, история дипломатии и целое сонмище специальных предметов, из которых выделялись агентурная разведка, контрразведка, оперативная техника и агентурно-разведывательная психология. Через несколько недель он начал задыхаться от избытка информации; голова отказывалась воспринимать и структурировать ее. Порой наступали удручающие минуты: Алексею казалось, что в один чемодан надо впихнуть несколько стеллажей с книгами. Воля порой начинала отступать перед невероятным объемом информации, вечно воспаленные глаза все чаще тупо смотрели в записи и не улавливали того, что надо было переварить и запомнить. И в тот самый момент, когда подступила удушающая паника, началась первая волна отчислений. Только из его группы вылетело два человека, которые не могли справиться с темпами освоения языка. Какая-то глупость под названием «Фонетика» убила их наповал, безжалостно растоптала их судьбы. За неделю – информация, как яд мгновенного действия, распространилась по всей академии – из только что сформированной обоймы выпало больше двух десятков человек. Единственной причиной отчислений и единственным критерием оценки потенциала имеющегося человеческого материала оказался иностранный язык, как будто на нем сошелся клином белый свет. Но как только начались отчисления, Алексей неожиданно собрался с духом; запах опасности всегда аккумулировал его возможности. Разве столько лет он боролся, чтобы теперь споткнуться о собственную никчемность? Чтобы опять вернуться в беспросветную нищету? Что он скажет Але, которая столько времени мужественно и безропотно терпела их унизительное положение? Нет, никогда он не отступит! И Алексей начал предпринимать новые, нестандартные, несвойственные другим слушателям шаги. Он принял решение спать не более пяти часов в сутки, есть на ходу, отказаться от половины утренних пробежек, урезать время общения с семьей. День теперь смешался с ночью, две семьи в Ясенево стали жить по законам военного времени, непривычно зонированно, почти без контактов друг с другом. Теперь ему было мало, что вся квартира усеялась разноцветными наклейками. С Юрчишиным они поделили цвета, пространство и время. Желтые, синие и фиолетовые клочки бумаги содержали французские письмена; на белых, красных и зеленых наклейках были каллиграфически выведены турецкие слова – область Юрчишина. Бумажки были развешены, приклеены, прилеплены повсюду, в тесной квартирке нельзя было ступить и шагу, чтобы не наткнуться взглядом на какие-нибудь записки. Как заговоренные, два капитана постоянно шевелили губами, словно очумелые пленники дома скорби, разговаривающие сами с собой. Жены ходили на цыпочках, и даже маленькие дети, казалось, прониклись борьбой своих отцов, забыв на время об их существовании. Но этого все равно было мало. Вечером учить было почти невозможно – Андрей Юрчишин оккупировал и монополизировал кухню первой половины ночи и без конца бубнил в ней свои турецкие слова, пока не засыпал и не начинал громко храпеть прямо за крохотным кухонным столом. К тому времени дети уже давно спали, и Тоня, его жена, шла будить забывшегося в учебном бреду капитана, громким шепотом уговаривая его перейти в комнату. Алексей же пошел иным путем. Он засыпал почти тотчас после позднего ужина, но заводил будильник на три или четыре тридцать; зато после жутко крепкого кофе он безраздельно властвовал на пустынной кухоньке. Кроме того, он купил с десяток самых маленьких, умещающихся на ладони, записных книжечек. И во время перерывов начал заносить в них информацию по темам. Основные языковые формулы – в блокнот по иностранному; всякие даты, события и особенности зарубежных государств – в блокнот по страноведению… Тяжелее всего было с многочисленными секретными предметами. Если занести какие-либо данные и они неожиданно попадут в чужие руки, он будет неминуемо отчислен. Но что же тогда делать? И он разработал собственную систему знаков и символов, употребляя где-то французские, где-то немецкие слова, а где и короткие рисунки, похожие на пляшущих человечков Конан Дойля. Алексей твердил себе, что должен перехитрить систему, у него просто не было иного выхода. Наконец, солидную сумму из первого денежного содержания – как он ни переживал, что не может в первую очередь исполнить данное себе же обещание полностью потратить все на одежду жене, – пришлось выделить для покупки маленького кассетного плеера. На него Алексей сам записывал слова, выражения и тексты, запоминая теперь целыми книжными отрывками. С этого момента он стал полностью вооружен: он теперь учился везде и всегда. Каждая потерянная минута доводила его до бешенства. Все время, которое он бодрствовал, без остатка употреблялось на запоминание информации. Так он пережил первую, самую ужасную академическую чуму, заметно выкосившую ряды слушателей. Алексей пристально наблюдал за теми, кто был отчислен, и не переставал удивляться: это преимущественно были дети состоятельных или крепко стоящих на ногах родителей, сознательно сдавшиеся. Им влиятельные родственники и так без труда обеспечат альтернативу. А вот ему, выросшему без отца, как и бедной Але, много лет жившей без родителей, опереться в этом мире не на кого. Потому-то он будет терпеть, и терпеть с улыбкой, как это умела делать Аля. Он отдавал себе отчет, что без нее точно погиб бы, не справился или сломался. Она была движущей силой, она была стойкой личностью, закаленной суровым детством и ожесточенной спортивной борьбой. Однажды он спросил жену, как ей удается справляться с дочкой и со своим институтом, да еще успевать что-то вкусное приготовить из мизерного состава продуктов. Аля нежно прильнула к нему и тихо проронила на ухо: «Бог терпел и нам велел». А потом отклонилась и загадочно улыбнулась. И его сердце наполнилось безмерной нежностью и решимостью. Разве имеет он право сдаться?!