Фил Эшби - Неуязвимый (в сокращении)

Остаток ночи мы провели в ангаре аэропорта острова Айлей — стоя в так называемых «напряженных позах». Это означает, что ты несколько часов стоишь на коленях — или на ногах, но при этом неудобно скрючившись, так что у тебя сводит суставы и мышцы. Весьма эффективный способ изнурить пленника, не подвергая его настоящим пыткам. Как только мы пытались пошевелиться, получали пинок в поясницу. А поскольку человек совсем не шевелиться не может, пинков мы получили немало. Поначалу они были не очень болезненными, но удары наносились в одну и ту же точку, и в конце концов боль стала мучительной. Большинство из нас переносило это стоически, однако некоторые начали вскрикивать и стонать.

На дворе стоял декабрь, и было холодно. Поскольку моя тонкая хлопковая форма была мне мала, живот, лодыжки и предплечья мои оказались открытыми ледяному ветру. Если у нас от холода и изнеможения подкашивались ноги и мы падали на пол, нас на несколько минут затаскивали в теплую комнату и усаживали рядом с нагревателем, а когда мы переставали дрожать, отволакивали назад, на холод. Оказалось, что переходить из холода в тепло и обратно — куда хуже, чем все время оставаться на холоде.

В какой-то момент мне выдали пару носков и велели надеть их. Это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Да оно ею и не оказалось. Пока я, с завязанными глазами, пытался онемелыми пальцами расшнуровать ботинки, носки у меня отобрали — все было лишь жестокой шуткой.

Поутру нас, не сняв с глаз повязок, погрузили в самолет, и следующий час мы, все так же в напряженных позах, провели в полете.

После приземления нас запихали в очередной грузовик, отвезли в какую-то старую, как нам показалось, каменную крепость и бросили в подземелье. Следующие тридцать часов нас опять-таки продержали в напряженных позах. Через каждые шесть часов нам выдавали по половине ломтя хлеба и по глотку воды. Несмотря на завязанные глаза, я ощутил, что день сменился ночью. После того как я всю ночь простоял с поднятыми вверх руками, у меня от вынужденной бессонницы и сенсорного голодания начались галлюцинации. Так нас готовили к допросам.

На следующий день повязки ненадолго сняли, и с нами поговорил врач. Он сказал, что телесного ущерба нам не причинят и что, если мы предпочтем сдаться, нашу просьбу удовлетворят. Испытание же закончится, лишь когда мы снова увидим этого же самого врача.

Нас отправили в центр временного содержания. Из расставленных вокруг динамиков лился белый шум (подобный тому, который издает ненастроенный телевизор), и мы, остававшиеся незрячими уже несколько дней, утратили всякое представление об окружающем. Мы не знали, где мы, с кем мы и какое сейчас время суток.

Как все это действует на человека, объяснить трудно. Кажется, что время еле ползет. Я пытался считать секунды, чтобы отметить час, однако больше ста секунд ни разу не насчитал. Мы не знали, сколько охранников находится рядом с нами — при нас они намеренно друг с другом не разговаривали. Мы знали только одно: стоит нам пошевелиться или издать какой-нибудь звук, мы тут же получим оплеуху или пинок.

На допросы нас отводили в залитую ярким светом комнату — там с нас срывали глазную повязку, что приводило к мгновенной утрате ориентации. Поначалу допрашивающие просто орали на нас на нескольких языках — русском, арабском, испанском, а один из них даже на валлийском. И хотя мы знали, что увечить нас не будут, они устраивали представление, круша мебель, а иногда и отвешивая нам пару оплеух.

Но физические мучения — ничто по сравнению с тем, что творилось в моей голове. По временам мне казалось, я вот-вот рехнусь. И я выработал специальную стратегию — раз за разом повторял себе: «Ладно, что бы ты ни захотел сделать, выжди пять минут и посмотри, не изменится ли твое желание». Я снова и снова выполнял этот свой «пятиминутный план», пока что-нибудь во мне не изменялось в отношении умственном либо физическом — похоже, этот трюк срабатывал. Теперь уже и не опишешь, как туго мне тогда пришлось.

В течение следующих двадцати часов нас подвергали череде допросов: то агрессивных, то дружелюбных, то просто скучных. Мы не имели права сообщать какую бы то ни было информацию, помимо своего имени, звания, номера и даты рождения. В ходе одного из допросов меня раздели догола и на глазах у группы женщин, производивших допрос, подвергли внутренние полости моего тела тщательному обыску.

После обыска меня вывели наружу и оставили стоять — с раздвинутыми ногами и растопыренными в стороны руками — у стены. Была холодная, морозная ночь, и я очень скоро замерз. Так я простоял девяносто минут, буквально леденея, и стал уже думать, что в учениях наших произошел некий сбой или кто-то что-то напутал. На самом деле за мной наблюдали с помощью скрытой камеры, и, когда я стал терять сознание, меня отвели в теплую комнату, выдали мне одеяло и чашку чая и оставили наедине с милой и приветливой женщиной. Она попыталась вызвать меня на откровенный разговор, обещая еще чаю и печенья в придачу, если только я расскажу, откуда я. Я это сделать отказался, и меня отвели назад, в зону временного содержания.

Один из моих товарищей по «схрону» на острове Айлей в конце концов сломался. Его отвели в камеру, сняли с глаз повязку. Потом туда же привели другого «заключенного», ему незнакомого, они остались наедине. «Заключенный» этот был на самом-то деле подсадной, однако товарищ мой этого не понял и разболтался. Он рассказал, кто мы, рассказал обо всем, чем мы занимались, даже о том, что в нашей группе есть офицер по имени Фил.

Меня отволокли в ту же камеру, сняли с глаз повязку, и я увидел моего друга и второго «заключенного». Я понял, что происходит, и велел другу помалкивать, но сказанного было уже не вернуть. Друг мой был ошарашен. Я еще успел, прежде чем меня утащили назад, пожать ему руку и сказать, чтобы он держался.

Следующий мой допрос продлился три с половиной часа, и все это время мне снова и снова задавали один и тот же вопрос.

— Ваш номер в полку?

— Н034354Т.

— Номер?

— Н034354Т.

Первые полчаса дались мне легко, я лишь дивился — какой в подобном допросе может быть смысл. Потом меня потянуло в сон, мне стало трудно сосредоточиться. Мой разум начал выкидывать странные фокусы. Я старался мысленно держать перед глазами мой номер и громко зачитывал его при каждом повторении вопроса. Я был словно бы диктором, считывающим информацию с телесуфлера. И хотя по большей части телесуфлер давал мне правильные ответы, время от времени на нем появлялось неуместное слово или цифра, и удержаться и не выпалить их было трудно. Как будто разладилась координация между моим мозгом и ртом.

— Номер?

— Н034354Т.