Михель Гавен - Заговор адмирала

Услышав последний вопрос, Маренн почувствовала, как все тёплые чувства, только что владевшие ею, разом остыли. «Отто тебя просто использует», — мелькнула предательская мысль, поэтому Маренн ничего не собиралась ему докладывать. Доложат и без неё! Агентов найдется немало!

— Не знаю, — ответила она задумчиво. — А что? Он должен был уже приехать?

Скорцени резко оборвал разговор, и прежней мягкости уже не было:

— Прости, я должен ответить Берлину.

— Я понимаю и больше не буду тебя беспокоить.

— Да, Эрнст, я слушаю, — это он уже говорил Кальтенбруннеру.

Маренн положила трубку. Несколько мгновений она молча стояла рядом с телефоном, глядя перед собой, и почти жалела о том, что сделала. Ей всегда трудно было идти навстречу Отто. Трудно уступать.

В дверь снова постучали. Это заставило Маренн отвлечься от её мыслей.

— Входите, графиня, — произнесла она, будучи уверена, что это Илона, и не ошиблась.

— Свёкор готов принять вас немедленно, — сообщила графиня Дьюлаи, войдя в спальню. — Он был очень тронут, узнав, что вы сами решили прийти к нему. Для него это большая честь, ваше высочество. Правда, у него там этот Вейзенмайер, — Илона поморщилась. — Новый наместник фюрера. Уже принес какие-то распоряжения по евреям. Свекор категорически отказывается их подписывать без обсуждения Коронного совета. Если вы позволите, ваше высочество, я провожу вас к его высокопревосходительству, — Илона слегка поклонилась.

— Я буду рада, графиня. Сама я с трудом найду дорогу, — улыбнулась Маренн и добавила с иронией: — А иначе придется звать Вейзенмайера на помощь, ведь он, похоже, заранее изучил здесь все входы и выходы.

— Возможно, он будет настаивать на том, чтобы присутствовать при вашей встрече, — предупредила Илона, и в её голосе звучала озабоченность, которая не давала графине быть весёлой.

— Это исключено, — снова улыбнулась Маренн. — У меня есть предписание рейхсфюрера. С рейхсфюрером он не посмеет спорить.

Розоватый утренний свет струился в высокие арочные окна небольшого зала, напоминавшего изящной росписью на стенах и витиеватой лепниной Голубую гостиную Шенбруннского дворца. Только обивка была не нежно-голубого, как в Вене, а салатового цвета.

«Как странно, — подумала Маренн, — что именно в Голубой гостиной Шенбрунна закончилось тысячелетнее правление Габсбургов в Австро-Венгрии. Именно там последний император Карл 11 ноября 1918 года заявил о своем намерении отстраниться от управления государственными делами и передать власть избранным представителям народа. И вот почти такой же интерьер в очень похожем на Шенбрунн дворце Гёдёллё — наверное, это неслучайно. Наверное, то, что свершится в этом интерьере в самом ближайшем будущем, будет напоминать события почти тридцатилетней давности — отречение правителя от власти».

Именно здесь Маренн встретилась с адмиралом Хорти, который сейчас рассказывал ей историю своей жизни:

— Вся моя молодость прошла в Шенбрунне и Хофбурге. Я служил флигель-адъютантом императора. Пышные приемы, балы, салоны, верховые прогулки с императрицей, сопровождение императора на охоте — теперь все это кажется почти сказочной жизнью, словно так и не было на самом деле. В те годы я познакомился с Магдой, обрел счастье, любовь, семью. По указанию императора я осуществлял постоянную связь с представителями венгерского парламента, мы обсуждали с ними военные вопросы, они приезжали ко мне Вену, а я приезжал сюда в Будапешт. Магда была дочерью одного из видных депутатов того времени. Я сразу полюбил ее, как только увидел. И это оказалось взаимно. Жизнь проходила легко, непринужденно. Казалось, так будет всегда.

Маренн понимающе кивнула, и на её лице отразилась грусть.

— Мне было девятнадцать лет, — продолжил Хорти, — когда я впервые увидел императрицу и её сына, вашего деда кронпринца Рудольфа. Её Величество посетила военно-морское училище в Риеке, где я учился. Спустя два года после этого его высочества не стало. Я помню, многие мои товарищи по службе переживали гибель кронпринца как личную трагедию. Я не был исключением. А через десять лет, когда я уже служил флигель-адъютантом при императоре, мне довелось присутствовать в кабинете, когда ему доложили о гибели его возлюбленной супруги. Я видел, как пошатнулся Франц Иосиф и как он схватился руками за край стола. На мгновение показалось, что его величество вот-вот потеряет сознание. Нас стояло в кабинете человек пять, адъютантов и помощников, никто не посмел пошевелиться, император был очень строг в исполнении церемониала, что бы ни происходило. Ты должен стоять на установленном раз и навсегда расстоянии от стола Его Величества и не сдвинуться с места, пока он сам не позовет тебя к себе. Мы ждали, что он попросит о помощи, но самообладание императора было так велико, что он только попросил всех нас извинить его в связи с чрезвычайными обстоятельствами и позволить немного побыть одному, подождав в приемной. Через полчаса он как ни в чем не бывало продолжил работу. Голос его был ровным и спокойным, когда он отдавал приказания, только скулы дрожали, а в глазах стояли слезы. Я запомнил тот день на всю жизнь. И он вспомнился мне, когда Илона привезла мне весть о гибели Иштвана. В самообладании Его Величества я черпал пример собственного поведения. Сегодня у меня тоже есть повод вспомнить об этом примере, — адмирал Хорти встал из-за стола и, заложив руки за спину, прошёлся туда-сюда по ковру. В луче солнца сверкнула топазовая запонка на безупречно белом манжете рубашки, выглянувшей из рукава мундира.

Наблюдая за этим человеком, Маренн вспомнила, как Илона сказала о своем свёкре: «Он очень старомоден», — но, пожалуй, такого определения для регента королевского трона Венгрии было маловато. Не просто старомоден — он точно сошел с картины прошлого века, изображавшей домочадцев австрийского императора и его приближенных. Безупречно элегантный, в идеально подогнанной по фигуре военной форме! Необычайно бодрый и свежий, и это несмотря на тяжелые переговоры и проведенную в поезде бессонную ночь! С прямой, по-военному ровной спиной, и это притом, что ему скоро исполнится уже семьдесят шесть лет!

В каждом жесте, повороте головы, взгляде — неувядающее очарование старой Вены, флером аристократического легкомыслия прикрывающей железную силу духа и дисциплину, присущую габсбургской монархии. Трудно было не заметить, что служба в молодости при императоре Франце Иосифе наложила отпечаток на поведение и привычки адмирала. Хорти как бы продолжал нести службу, безукоризненно следуя правилам, установленным его сюзереном, и никогда не отступал от них. Это впиталось в его душу, кровь, в само его существо за годы, проведенные в Шенбрунне и Хофбурге.