Александр Сабуров - Силы неисчислимые

— Ты чего раскис, Михаиле? — горячо обрывает его сосед и сердито при этом стучит палкой по земле. — Бога побойся, товарищи немцев воевать идут, а не нас с тобой охранять.

— Да с лягушками на болоте чи охраняй, чи не охраняй, все равно не спасешься: не убьют, так и так умрешь…

Разговор обрывается. Все смотрят на проходящих партизан. Ничего не сказав мне, Павел уходит к своему коню, вскакивает на него и, ловко маневрируя, скрывается за поворотом. Его догоняют Богатырь и Бородачев.

Хочется, очень хочется поговорить с этими людьми, рассказать им, куда и зачем мы направляемся, но надо молчать, нельзя быть откровенным. И я отдаю своему адъютанту Лесину команду: переписать всех больных ребятишек, чтобы наш доктор успел оказать им необходимую помощь.

Говорю окружившим меня людям что-то ободряющее. А сам не могу оторвать глаз от ребятишек. И сегодня больно вспоминать о них. До чего же голодные, измученные, раздетые. Нерешительно приблизилась ко мне девчушка лет пяти. На ней изодранное платьишко. На лице без кровинки ввалившиеся страдальческие глаза. Они смотрят с таким мученическим ожиданием: просят, слезно умоляют… Беру ее на руки. Девочка подбирает ножки, чтобы не запачкать моей гимнастерки, доверчиво обнимает меня ручонками, прижимается всем своим худеньким тельцем.

— Ты чья, девочка? — на ушко спрашиваю ее.

Она поднимает грустные глаза, и тут же прячет лицо за мое плечо, и еще крепче сжимает ручонки вокруг моей шеи.

— Чья девочка? — уже громко спрашиваю окружающих.

— Не знаем, — отвечает кто-то.

— Да как же не знаете?! — протискивается вперед пожилая женщина. — Это же Ленка Минчук. У них же всю семью фашистские ироды перебили. Она одна в живых только и осталась…

И сразу послышались голоса:

— Наша она теперь…

— Воспитаем, коль сами живы останемся…

— Вы только возвращайтесь скорей, а дочку сохраним…

— Спасибо, товарищи! — только и сказал я и с болью опустил на протянутые отовсюду руки девчушку.

Я еще долго не мог бы оторваться от этих людей, но тут колонна остановилась, и между народом ко мне стали протискиваться наши разведчики, настойчиво требуя: «Дорогу, дорогу!» И еще не добравшись до меня, через голову толпы крикнули:

— Каратели жгут Большую Березку.

— Народ расстреливают!..

Моя команда подхватывается мгновенно. Конные автоматчики, пулеметчики на тачанках, минометчики и артиллеристы — все, кто были на лошадях и на колесах, стремительно помчались к Большой Березке.

Уже начинала меркнуть заря, и только зарево пожара на холме зловеще освещало поле, когда мы ворвались в село. Гитлеровцы, отстреливаясь из-за горящих домов, бегут.

Мы движемся по Большой Березке. Различаем развалины машинно-тракторной станции, которую немцы пытались превратить в мастерскую для ремонта своей техники, но мы ее еще зимой разгромили в самом зародыше. Рядом горит дом. И в отблеске пламени мы видим на плетне маленькую девочку. Она животом насажена на острый кол. Под плетнем тела двух женщин и мужчины. Какое-то время мы стоим пораженные, пока кто-то из партизан не снимает с кола маленькую мученицу. Она мертва. Подошедшие жители со слезами и стонами рассказывают: фашистский офицер пристрелил отца, мать и старшую сестру девочки. А маленькая Наташа побежала. Фашист выпустил в нее всю обойму. Не попал. Тогда солдаты поймали ее и животиком насадили на кол…

Много горя успели повидать наши партизаны, но с таким варварством столкнулись впервые.

Из Большой Березки немцы бежали в соседнее село — Голубовку. Полтора километра мы промчались мигом. Остановил вражеский огонь. Три раза мы ходили в атаку, но всякий раз откатывались назад, так как из Середины-Буды к противнику все время поступало подкрепление. Мы несли потери, но уж слишком велик был наш гнев. И партизаны снова и снова бросались на штурм, а потом, отброшенные, отбивали контратаки эсэсовцев. Бой длился всю ночь. На другой день, когда солнце уже было в зените, я приказал отойти. Хотя враг уже недосчитывал многих своих головорезов, в наших сердцах не было удовлетворения. Напоследок бойцы отряда Боровика отыскали старую оглохшую лошадь, на телегу положили три 152-миллиметровых снаряда со специальными взрывателями, сверху набросали разного барахла. Лошадь вывели на дорогу, и она медленно потянула повозку к Голубовке. Немцы стреляли по ней, но неуязвимая лошадка доплелась до деревни, и только тут ее подстрелили. К повозке тут же ринулись эсэсовцы, принялись рыться в поклаже. Ахнул взрыв. Десятка полтора гитлеровцев разнесло в клочья.

У каждого участника страшной войны осталось много тяжких воспоминаний, которые, как осколок, навсегда впились в сердце. Вот так и у меня. Прошли годы, а я до последней детали вижу картины человеческого горя, а прежде всего ту крохотную изможденную сиротку, что так доверчиво обнимала меня в лесу, и маленькую Наташеньку, нанизанную на кол плетня.

Своей неслыханной жестокостью враг стремился запугать народ, поставить его на колени. А добился обратного: пламя ненависти к врагу разгоралось все жарче, и сердца людей полнились решимостью и мужеством.

20 мая 1942 года к нам перешел Юзеф Майер. Над ним нависла угроза ареста. Но даже не это заставило поторопиться нашего подпольного венгерского друга коммуниста. Он пришел к нам, чтобы предотвратить новое чудовищное злодеяние фашистов. Майеру стало известно, что гитлеровцы собрали трофейные снаряды советского производства, привезли в Германию и начинили отравляющими веществами. Сейчас эти снаряды привезли сюда, чтобы венгры, дислоцирующиеся в Середино-Будском районе, обстреляли ими лесной массив, в котором находятся партизаны. В случае если возникнет конфликт по поводу применения запретного оружия, ставка Гитлера сошлется на то, что это сделали не немцы, а венгры, и применили они трофейное, взятое у русских оружие, даже не подозревая, что снаряды начинены газом.

Мне сразу понравился этот красивый, сильный и мужественный человек. Слушаю его голос, ровную речь с заметным акцентом. Но то, что он говорит, все больше тревожит меня. Нервно шагаю по комнате.

— Где сейчас эти снаряды?

— В Ямполе. Склад сильно охраняется.

— Вы говорили еще кому-нибудь об этом?

— Только вашему комиссару Богатырю. Он меня встретил и привел сюда.

— Хорошо, — немного успокаиваюсь я. — Об этом пока никто не должен знать.

— Понимаю, — соглашается Юзеф.

И в этот момент является посыльный и докладывает, что меня приглашает комиссар.

Выхожу на поляну и вижу, Богатырь собрал партизан. Целый митинг.

— Что он, с ума сошел? — Бегу со всех ног, чтобы помешать ему раньше времени рассказать о страшных снарядах.

Рядом с Богатырем стоит улыбающийся Саша Хабло, наш старший радист, протягивает комиссару бланк радиограммы. Богатырь поднимает руку, призывая к вниманию: