Эдмунд Низюрский - Всегда на страже (сборник)

…В первое ночное дежурство почти над самой головой политрука вдруг запел соловей. Жутким морозом обдало все тело, захотелось спугнуть соловья, швырнуть что-нибудь в то место, где он поет. А может это и не он - божья птичка, может, это враг подает такой сигнал?

Неслышно к Черепанову приблизился пограничник третьего года службы, осторожно притаился возле росистого ольхового куста. На пограничнике маскхалат такого же цвета, как и этот куст, вблизи даже и не отличишь.

- Вот он! - тихо прошептал пограничник и показал рукой ка ольховый куст, высокий и густой.

«Кто?» - хотел было спросить Черепанов, но не решился.

- Тут его гнездо,- уточнил пограничник. - Однажды днем я заметил.

- Чье? - настороженно спросил Черепанов.

Пограничник спокойно продолжал свой тихий, доверительный рассказ о соловьях:

- Самка сейчас в гнезде сидит, птенцов высиживает, а он поет без умолку, чтоб ей скучно не было. Вот так они вдвоем деток своих ожидают.

- Из-за соловьев мы ничего другого не услышим,- не сумел спрятать тревоги Черепанов.

- Услышим! - уверенно сказал пограничник.- Все, что здесь не наше, не от самой природы,- я сразу услышу и отличу. Я уже все живое и неживое здесь знаю.

Когда соловей на миг притих, на реке, что недалеко отсюда, послышался всплеск, потом еще и еще. Черепанов вздрогнул, повернул голову в ту сторону: что это может быть?

- Это щука,- спокойно заметил пограничник.- Развелось их тут, шныряют по ночам, как зверье, других рыб глотают. Выловить бы этих жадюг, так нельзя - пограничная река.

- А если кто будет плыть по реке или идти по перемелу? - интересовался Черепанов.- Как тогда?… Отличишь человека от щуки?

- А как же? - подтвердил пограничник.- Когда кто влазит в воду или плывет, то совсем иной плеск. Да и отмели здесь такой нет, где можно было бы реку перейти. Мелко лишь напротив дуба.

- Какого? Тут дубов много.

- Есть один дуб, лет двести, может, ему, втроем не обхватишь,- сказал пограничник.- Дупло в нем - человеку молено спрятаться. Так вот, как-то раз ночью аист с него взлетел, над гнездом своим стал кружиться. Тревогу тогда у нас подняли, но все напрасно: аист, видать, с аистихой своей не поладил.

Настоящая тревога настигла Черепанова в то время, когда он ее совершенно не ожидал. На заставу пришли шефы из соседнего колхоза, и политрук читал им лекцию о неприступности наших границ. Нарушитель появился не с вражьей стороны, а с нашей, и на след его напали не пограничные собаки, а колхозные, обученные активистами по охране границы.

…Политруком довелось побыть всего лишь один год, потом начальника заставы перевели в погранотряд, а Черепанову добавили еще один кубик в петлицу и приказали принять заставу. К этому времени он уже знал все уголки и тропки не только на территории своей заставы. По службе и во внеслужебное время ему часто приходилось бывать и на соседних заставах, так что и там все было исхожено и изведано. Открыл юноша-лейтенант и одну сокровенную тропку: она вела в ближайшую деревушку, где жила синеокая учительница начальной школы. Не часто приходилось ходить по этой тропке, но когда выпадала такая минута, то она была светлая, даже и в самую темную ночь…

Чем дальше, тем все роднее и роднее становились для него эти места, и временами начинало казаться, что во всей стране нет такого красивого и близкого сердцу уголка с роскошным разнолесьем, с душистым чабрецом и полевой мятой, с вековым дубом, который уже и не представляется без постоянной, не раз подновленной, как хата у хорошего хозяина, буслянки [14] . Вряд ли есть где такая речка, всегда ласково-журчащая, бесконечно щедрая для разного рода живности. И, наверно, во всем мире нет такой начальной школы, где работала бы такая очаровательная учительница с незабываемым именем - Катюша. Любимая, неотъемлемая от сердца пограничная полоса, она многое потеряла бы, не будь тут только ее, только одной этой девушки!

…Их свадьба была назначена на самый длинный день в году. Но именно в тот день, незадолго до рассвета, над дубом поднялся аист. Поднялся и тревожно заклекотал. В такую раннюю пору аист никогда не поднимался. И вряд ли виновницей этого была теперь аистиха.

Со сторожевой вышки, которая была, неподалеку от дуба и ночью напоминала буслянку, прилетело донесение. Часовой докладывал, что по ту сторону границы, возле польского монастыря, замечено необычное людское движение, и взлетели со своих гнезд аисты и начали перекликаться с нашим аистом. Так они иногда делали и раньше, но днем, и клекот их был тогда спокойный, по-настоящему дружеский: с одного же болота кормились, из одной речки пили воду. Теперь они клекотали встревоженно и отчаянно.

Следом за донесением с вышки пришло сообщение от сержанта Новикова, который в эту ночь нес службу около дуба. Это тот самый пограничник, с которым Черепанову довелось быть в своем первом наряде. Новиков докладывал, что невиданное доселе скопление людей подошло к реке в том месте, где была отмель.

На заставе объявили боевую тревогу. Никто еще не знал, что начиналась война, но по законам охраны границы Черепанов отдал приказ наряду Новикова открыть огонь, как только враг попытается перейти реку. Сам он с группой бойцов занял оборону в наиболее опасном месте. Это был правый фланг заставы, а на левый ушел младший лейтенант Храмцов, Жена Храмцова с ребенком осталась в небольшом домике комсостава. Осталась одна, так как одна и была в этом гарнизончике: начальник заставы не успел жениться, а жена старшины сверхсрочной службы Тимощика недавно уехала отсюда.

Женщина не вставала, пока не послышались выстрелы: почти каждую неделю на заставе объявлялась тревога, а потом муж приходил домой, улыбался и спрашивал, готов ли завтрак.

На этот раз Храмцов прибежал взволнованный, очень бледный и растерянный.

- Быстрей собирайся! - закричал он жене, увидев, что та еще спросонья не знает, за что хвататься. - И малыша собирай!

Черепанов лежал в обороне и с минуты на минуту ждал событий, о которых еще ничего и сам не знал. После тревожных донесений с постов звонил в погранотряд, но там только и сказали, что надо быть наготове. Но это и так было известно.

Пряно пахла полевая мята, придавленная локтями. Было еще темно. Ничего подозрительного нельзя было заметить, даже в бинокль. Только по памяти знал, что неподалеку течет тихая, спокойная река, на берегах которой местами растут плакучие вербы, а в низинах и затонах - аир. На троицын день приходили на заставу девчата из окрестных сел, просили разрешения нарвать аиру, чтоб по старому обычаю натыкать его в хатах и в сенях под потолок, да еще над крыльцом и над окнами.

…Может и теперь в их хатах торчит тот аир, пожелтевший, сухой, но все равно ароматный, пахучий…