Владимир Коваленко - Крылья Севастополя

Особенно остро переживал утрату всегда спокойный, уравновешенный Дмитрий Кудрин. Когда я зашел в кубрик, Митрич сидел на койке, схватившись за голову. Увидев меня, он вскочил, выбежал на улицу. Я - за ним. Он стоял, прислонившись к дереву, словно хотел обнять его. Я дотронулся до его плеча. Митрич приподнял голову, в глазах его стояли слезы.

- Вовка, дорогой, - сказал он дрогнувшим голосом. - У Гриши Шаронова около ста ночных вылетов, сколько раз был над целью, в огне, в прожекторах, и выходил целым. А тут летел, считай, на отдых, и… - Не договорив, он махнул рукой и отвернулся.

…Этой тройки мы так и не дождались. Обстоятельства ее гибели остались для нас тайной навсегда.

На дальних маршрутах

В Геленджике мы как-то сразу почувствовали себя осиротевшими. Еще раньше из Севастополя улетел на свою родную Балтику командир бригады полковник В. И. Раков. Уходил на новые скоростные самолеты и комэск Николахин, видать, ему, раньше летавшему на СБ, наши «коломбины» пришлись не по душе. Забирали на перегонку самолетов с глубинных заводов на фронт К. М. Яковлева и других «старичков» - опытных, много полетавших летчиков.

А мы оставались под крылышками другого «бати» - командира эскадрильи майора М. В. Виноградова, который осуществлял руководство всеми остатками нашего 116-го авиаполка, возвращавшимися из Севастополя.

Мы жили как бы в двух измерениях: днем - курортная благодать вокруг, чистое ясное небо, а ночью - длительный полет на Севастополь, на опаленную войной землю, где в огне корежился и плавился металл, где огненное зарево сражения не затухало ни на минуту - ни днем, ни ночью, а люди стояли насмерть. Нам очень хотелось хоть капельку, хоть чуть-чуть помочь им, но теперь Севастополь был далеко, и мы успевали (и то с трудом) сделать всего-навсего один вылет. В общей сложности из Геленджика летало самолетов десять, которые везли с собой всего по четыре «сотки» - стокилограммовых бомбы. Мы понимали: наши сорок бомб - помощь мизерная, что они могли значить против тех тысяч бомб и снарядов, которые теперь [117] ежедневно обрушивал враг на город, на аэродромы, на позиции наших войск. Только накануне третьего штурма в течение пяти дней (2-7 июня) немецкая авиация совершила 9 тысяч самолето-вылетов, сбросила 50 тысяч авиабомб, а артиллерия выпустила 126 тысяч снарядов крупного калибра.

Этому натиску огня и металла мы не могли противопоставить и десятой части вооружения. На Херсонесском аэродроме оставалось всего около 50 истребителей, значительная часть которых ежедневно выводилась из строя снарядами и бомбами врага. И все же наши «ястребки» сражались: вылетали парами и небольшими группами, смело вступали в бой с десятками бомбардировщиков и истребителей. За эти пять дней накануне третьего штурма они сбили 32 самолета врага, да еще 30 уничтожили зенитчики.

В один из этих дней, 5 июня, произошел эпизод, который через много лет описал в своих мемуарах «Утерянные победы» бывший командующий 11-й немецкой армией Эрих фон Манштейн: «Я с целью ознакомления с местностью совершил поездку вдоль южного берега до Балаклавы на итальянском торпедном катере… На обратном пути у самой Ялты произошло несчастье. Вдруг вокруг нас засвистели, затрещали, защелкали пули и снаряды: на наш катер обрушились два истребителя. Так как они налетели на нас со стороны слепящего солнца, мы не заметили их, а шум мощных моторов торпедного катера заглушил шум их моторов. За несколько секунд из 16 человек, находившихся на борту, 7 было убито и ранено. Катер загорелся, это было крайне опасно, могли взорваться торпеды, расположенные по бортам… Это была печальная поездка. Был убит итальянский унтер-офицер, ранено три матроса. Погиб также и начальник Ялтинского порта, сопровождавший нас, капитан I ранга фон Бредов… У моих ног лежал мой самый верный товарищ боевой, мой водитель Фриц Нагель…».

Этими смельчаками были летчики-истребители Михаил Авдеев и Степан Данилко. Михаил Авдеев позже сокрушался: «Если бы я знал, что на катере Манштейн, ему не пришлось бы писать мемуары».

У нас, летчиков гидроавиации, выполняющих скромную, малозаметную работу, таких ярких боевых страниц не было. Мы завидовали истребителям белой завистью и считали справедливым, что им - слава и почет. Что поделаешь - каждому свое. [118]

Полеты на Севастополь совершались не только из-за нескольких десятков бомб, хотя мы знали, что и это - помощь нашим воинам; главное, что само появление краснозвездных самолетов над линией фронта придавало силы бойцам, они чувствовали в этом поддержку Большой земли и сражались с удесятеренной стойкостью. И это вдохновляло нас.

* * *

20 июня, в субботу, в нашей небольшой глинобитной хатке в Геленджике раздался продолжительный телефонный звонок. Было утро, мы отдыхали после длительного ночного полета на Севастополь, и звонок в такую пору мог означать только одно: какой-то экипаж срочно вызывают на вылет. Возможно, на прикрытие кораблей или спасение людей - в безбрежных просторах Черного моря быструю помощь может оказать только морская авиация.

Но мы ошиблись. Дежурный взял трубку и услышал:

- По приказанию штаба ВВС ЧФ пяти штурманам приготовиться к отбытию в Краснодар. Запишите фамилии: Пономарев, Галухин, Коваленко, Красинский, Пастушенко. Записали? Все!

Трубка замолчала. А мы стали ломать головы: что бы это значило?

Вскоре все прояснилось. Оказывается, в Краснодар прибывают самолеты Ли-2 («дугласы», как привыкли мы их называть) Московской авиагруппы особого назначения (МАОН) для оказания помощи Севастополю. Экипажи на самолетах опытные, не раз летали к партизанам, в глубокий тыл врага, в осажденный Ленинград, но над морем им летать не приходилось, сложных условий Севастополя они не знают, поэтому и попросили в помощь штурманов, работавших в осажденном городе и знающих каждый клочок севастопольского «пятачка».

Командировали штурманов не только из нашей эскадрильи, но и из других частей. Набралась солидная компания. Когда через несколько часов мы прибыли в Краснодар, на центральном аэродроме уже стояло 20 «дугласов», только что прилетевших из Москвы. Нас встретило командование МАОН - командир майор В. М. Коротков и комиссар И. М. Карпенко.

- Обстановку объяснять не буду, - сказал командир, - вы ее лучше нас знаете. Давайте сразу разберемся по экипажам, чтобы вы могли познакомиться, обсудить маршруты, приготовиться к полету. Первый вылет сегодня. [119]

Меня назначили в экипаж М. С. Скрыльникова. Он мне сразу понравился: немногословный, спокойный. Солидный командир. И еще одно обстоятельство вызывало особое уважение к этим гражданским летчикам: почти у всех на груди поблескивали ордена (у нас же тогда еще не было ни единой правительственной награды). У Скрыльникова, помнится, их было два: Красного Знамени и Красной Звезды. Мы понимали, что просто так, за здорово живешь, эти ордена не даются.