Алексей Киреев - Факел

Бортов приблизился к столу, встал напротив Загубисало.

- Кирилл Прокофьевич, я долго беседовал с Мальцевым. Мне кажется, с увольнением следует повременить.

- То есть? - сердясь, спросил Загубисало.

- Нельзя одним махом это делать. Он нам еще нужен, опытный летчик, сердцем прирос к самолету, и, если оторвем его от машины, как говорится, с кровью, мы нанесем человеку непоправимую рану.

- А кто будет выполнять приказ об увольнении людей в запас, я или ты?

- Оба, Кирилл Прокофьевич, будем выполнять. Ты и я. Но ведь приказ-то надо выполнять не формально, а… по существу.

- Что ж, по-твоему, я формалист? Так, что ли? По-твоему, здорового, крепкого парня уволь, а инвалида оставь? Да? И это выполнение приказа по существу? А с кем, позволь тебя спросить, ты воевать будешь, если завтра сыграют вновь тревогу? С инвалидом?

- Кирилл Прокофьевич! - повысил голос Бортов. - Вы забываете, о ком говорите! Вы оскорбляете человека, который…

- Я уже сорок лет Кирилл Прокофьевич, - перешел на еще более высокую ноту Загубисало, - и никому не позволю командовать! Я командир и попрошу вас, товарищ майор, выслушать, что я скажу. - Загубисало перешел на «вы».

- Я повторю, Кирилл Прокофьевич, - твердо сказал Бортов, - вы можете принимать любое решение, но не имеете права говорить оскорбительно о человеке, перед которым мы должны снимать шапку…

- Ну и хватил, вот так хватил, комиссар. - Загубисало круто повернулся к Бортову. Глаза их встретились, схлестнулись. Несколько секунд они смотрели друг на друга сурово, не моргнув. Наконец Загубисало отвел взгляд в сторону, нервно запустил руку в карман, выхватил оттуда портсигар, закурил,- Кури, комиссар,- сунул он в руки Бортова портсигар и шумно опустился на стул.

Бортов закурил, положил портсигар на стол. Загубисало взял его и нервно сунул в карман.

Несколько минут курили молча.

- Так что же ты предлагаешь? - спросил Загубисало, успокоившись.

- Штурманом наведения назначить, - так же спокойно ответил Бортов,

Загубисало нажал кнопку, вызвал начальника штаба. Тот явился быстро, словно стоял за дверью:

- Слушаю вас.

- Напишите представление на Мальцева.

- На увольнение, как договорились?

Загубисало зло блеснул глазами:

- Поперед батьки не лезьте в пекло.

- Слушаюсь.

- Напишите представление о назначении его на должность штурмана наведения. В кадры я позвоню. Идите и позовите Мальцева.

Павел вошел в кабинет энергично, широко.

- Вот что, товарищ капитан, - сказал Загубисало. - Комиссар уговорил меня оставить тебя на капе наведенцем. Как ты на это смотришь?

- Положительно он смотрит, Кирилл Прокофьевич,- вставил Бортов.

- Положительно, товарищ командир, - подтвердил Мальцев.

- Тогда жди приказ. А теперь - будь здоров.

Павел, постояв немного в нерешительности, повернулся к Бортову, протянул ему свою широкую ладонь, сжал маленькую, но крепкую руку замполита, сказал:

- Спасибо, комиссар.

- Идите, Павел Сергеевич, - ответил Бортов и тихонько подтолкнул его в плечо. Павел, опираясь на палку, вышел из кабинета.

- Думаешь, справится? - спросил Загубисало, пуская в потолок дым.

- Уверен, - ответил Бортов, гася папиросу.

Они помолчали. Над аэродромом раздался гул самолета. Загубисало посмотрел в окно.

- Федорович идет. По почерку вижу.

- Да это он, - неопределенно заметил замполит,

- Хоть сейчас комэском ставь.

- Дело твое, но я бы воздержался.

Загубисало всем корпусом грузно повернулся к Бортову:

- Не любишь его?

- А при чем тут любовь?

- Но летает-то здорово!

- Летать еще мало.

- Нет, комиссар, ты определенно на него зол. - Загубисало посмотрел в глаза Бортова. - Не скажешь, почему?

- С чего это ты взял? Я не зол на него. Замполиту быть злым, как ты знаешь, просто запрещено. Да, да, запрещено. Но на Федоровича у меня свой взгляд. И раз ты спрашиваешь - отвечу. Он прямолинейный службист, а точнее… карьерист. Ты не улыбайся, Кирилл Прокофьевнч, он карьерист.

Загубисало прищурил глаза:

- Так чего ж ты его не лечишь, комиссар?

- Давай лечить вместе, Кирилл Прокофьевич.

- Но я этого самого карьеризма в нем не замечаю. Даже под лупой рассматривал - не нашел. Не путаешь ли ты хорошую службу с карьерой? А?

Бортов встал, зашагал по комнате.

- Очевидно, Кирилл Прокофьевич, мы по-разному понимаем, что такое хорошая служба.

- Отчего ж?

- Ты видишь в нем только летчика. А я хочу видеть и человека. Вместе, слитно.

- А разве на собраниях Федорович не выступает?

- Даже слишком часто.

- Так как же тебя понимать?

- Очень просто. Он выступает, но о чем? Он больше поучает других, чем анализирует положение в своем звене. У соседа и то не так и это не эдак, а у самого под носом черт знает что творится - этого он не замечает. А скажи - на любого набросится: «Придирки. Позорят лучшее звено». А как он строит взаимоотношения с подчиненными? «Вот вкачу тебе «арбуз» - ты у меня забегаешь», «Вот суну тебе «рябчика» четыре - запрыгаешь». И это так разговаривает опытный летчик, командир звена!

- А по-твоему, с ними лобызаться он обязан, - возразил Загубисало. - Он же командир, а не тряпка!

- Командир - это не солдафон, а воспитатель. Война прошла. Она, может быть, и прощала грубость. Но сейчас-то пора перестраиваться. Требовать нужно. Но как?

Загубисало не глядя нащупал спичечный коробок на столе, взял его в руку, секунду-другую поиграл им. Затем встал, оперся кулаками о крышку стола. Стол заскрипел.

- Ну, будет, комиссар, - сказал Загубисало. - Так немудрено и поругаться. Поедем-ка лучше на аэродром. Подышим воздухом, посмотрим, как наши орлята летают.

- Поехали! - поддержал Бортов

Загубисало поднял трубку телефона, гаркнул:

- Саня, заводи драндулет!

Кирилл Прокофьевич, надев фуражку, ребром ладони примерил, точно ли над переносицей находится «краб», шагнул из-за стола. Бортов, улыбаясь про себя, направился за ним. «Ты тоже службист будь здоров», - подумал он о Кирилле Прокофьевиче, садясь в машину.

Загубисало, поудобнее устроившись на сиденье, громко сказал:

- Саня, на аэродром!…

Утро, в которое Павел первый раз пришел на КП штурманом наведения, хмурилось. Моросил дождь, тучи плыли низко над землей, закрывая аэродром, взлетную полосу. Летчики готовились к полетам в сложных условиях.

На сердце Павла было неспокойно. Всего лишь несколько, дней назад он поднимался в воздух вот по этой бетонированной дороге, чувствовал себя властелином неба, а сегодня его приземлили, и приземлили, очевидно, навсегда. Вчера целый вечер толковал о новом назначении с Тоней. Она, конечно, успокаивает: «Тебе здесь лучше будет, Павел». А в душе, чувствуется, протестует: «Эх, Павлуша, Павлуша, ты, наверное, становишься ненужным тому делу, которому отдал себя: сегодня стал наведенцем, а завтра скажут…»