Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 2

- Ты же знаешь, кем ты являешься для меня. Стоило мне сказать, и все это выглядело бы как ревность. Но это не меняет моего отношения к нему. В моих глазах Бурунов был и остается порядочным человеком, хотя от этого не легче… Ты сомневаешься? Напрасно. Когда за тобой пытался ухаживать Харин и другие ему подобные, я был спокоен. Они тебе не по душе.

Аленцова увидела, как у него заметно подрагивали губы, когда он говорил. И чтобы скрыть это от нее, он отвернулся к окну. Впервые почувствовала она, что он ее ревнует и обижен, хотя и сдерживает себя.

- Ты серьезно убежден, что я неравнодушна к Бурунову? Он мне нравится только как человек, - сказала она.

- Вот, вот, я и говорю об этом же.

- Ты лучше посоветуй мне, как ответить Бурунову. Ведь нельзя же мне молчать. Это будет просто неудобно. Но я в большом затруднении. Лгать я не могу и не хочу. Писать казенный ответ тоже не хотелось бы. Тем более он в таком еще состоянии. Посоветуй, как мне быть?

- Хочешь - обижайся, хочешь - нет, но я советовать тебе ничего не буду.

Ларионова задергали непрерывно поступающими приказаниями. И каждое новое из них начисто отменяло полученное прежнее. Батальону поступило срочное распоряжение к утру занять третью траншею. Всю ночь ковырялись в земле, рыли ячейки, окопы, ниши, блиндажи, на позициях устанавливали пулеметы, минометы, противотанковые ружья и маскировали их. А с рассветом был получен приказ - вывести батальон во второй эшелон полка, в лес. Но и на этом не окончились солдатские мытарства. Тут же вскоре было получено еще одно приказание: «Батальон направить в резерв Канашова, в район оврагов, поросших густым кустарником, и оборудовать противотанковый рубеж». Туда вскоре прибыли саперы и повозки с минами. Комиссар батальона, принявший командование после ранения комбата, ломал в недоумении голову, сидя с картой, как бы надежнее разместить людей, где лучше выбрать позиции для противотанковых орудий, когда перед ним внезапно появился Евгений Миронов.

- Здравия желаю, товарищ старший политрук.

Ларионов растерянно, но не спеша оглядел его. Как бы говоря всем видом: «Вот некстати». Евгений был одет в новое хорошо подогнанное обмундирование, хромовые сапоги гармошкой, и так кстати шло к нему даже старенькое комсоставское снаряжение. На широком поясе светилась былой новизной начищенная до блеска пряжка со звездой - его подарок. На правом боку кожаная полевая сумка - подарок брата.

Внешнему почти командирскому бравому виду Евгения не хватало только «кубиков» на малиновых петлицах.

- Здорово, орел! - Ларионов протянул ему жесткую, сильную руку и крепко пожал, продолжая удивленно рассматривать.

Миронов- младший невольно смутился. Вокруг них стояли командиры и тоже его осматривали, не скрывая удивления. После бесконечных перемещений по позициям, без сна и отдыха, после тяжелых земляных работ лица их выглядели помятыми, глаза воспаленными; небритые, в сапогах пепельно-бархатного цвета от пыли, они походили на колхозников, вернувшихся с посевной страды. Евгений среди них выглядел яркой елочной игрушкой. «Они принимают меня как чужого и считают, наверно, щеголем. Может, некстати и напрасно я так рвался в батальон, где начал войну», -подумал он. Прокашливаясь от волнения, Евгений спросил:

- Что слышно о капитане Миронове? - И сам, замешкавшись от этих неуместных официальных слов, покраснел.

- Он в армейском полевом госпитале, - ответил комиссар. - А разве ты не получил моего письма?

- Да, получил…

Ларионов видел, как Евгений смущался и неловко чувствовал себя. Он положил ему руку на плечо.

- Турков,- обратился комиссар к высокому капитану, начальнику штаба. - Собери мне сюда всех командиров взводов,- и поглядел на часы, - через полчаса… Пойдем потолкуем, Евгений Николаевич.

Они отошли в сторону, к пышному кусту орешника.

- Садись, рассказывай, как живешь.

Оба сели в густую траву, в тени.

- Известно, какая наша там жизнь, - вздохнул тяжело Евгений, стирая куском пакли с лакового блеска сапог желтую пыльцу одуванчиков. - От зари до зари учимся. А эту неделю два занятия ночью были. Месяц я как на курсах.

- Да, летит время. Значит, усваиваешь военную науку?

- Хватит с меня, товарищ старший политрук. Оскомина от нее.

«А сколько еще таких! - подумал Ларионов. - Приходят на фронт молодые, горячие, рвутся в бой, кладут головы зазря. И командиры не все правильно оценивают их мальчишеский пыл. Погиб без пользы, ну что ж тут такого? В бою полно нелепых случайностей. На то и война».

Евгений сидел, курил, размышлял. Слушая комиссара, он был согласен с ним, но что-то неведомое протествовало в нем, хотелось возражать Ларионову.

- Вот ты сейчас слушаешь меня, - сказал комиссар, - а сам думаешь: не все, мол, известные полководцы наши военную науку в академиях изучали, а воевали крепко. Чапаев, Щорс, Пархоменко, Котовский. Оно-то так. То были особые люди, незаурядного военного таланта. Да и война была другая. Сейчас - техника. Видишь, вон пошли стаи фашистских стервятников, - показал он рукой в небо. - Возьми попробуй их голой рукой. Михаил Васильевич Фрунзе говорил, что без дисциплины нет армии. Я бы добавил к тому, что без дисциплины нет и командира. Ну, какой из тебя командир, когда ты с курсов сбежал? Тебя же как дезертира могут судить…

Евгений посмотрел на него ошалело, встал, расправляя складки гимнастерки под ремнем. Поднялся и Ларионов.

- Ты вот что, браток, пойдем подзакусим, пока командиров мне соберут. По глазам твоим вижу, что голоден…

- Нет, товарищ старший политрук, я пойду.

- Ишь ты, как заторопился! Не спеши. Отобедаешь, а тогда и в путь обратный. Младший лейтенант Зига из штаба на курсы группу сержантов везет. С ними и поедешь. А что тебе за самовольство набьют - поделом. Учись делу, коли тебя послали, и не дури. Командовать людьми тебе еще рано, браток. Ты еще самим собой толком не научился командовать…

Солнце еще не показалось из-за горизонта. Оно только высветило верхние ярусы кипенно-белых облаков, придав им мягко-желтый канареечный цвет. Над землей стояла сонная тишина. Спокойное рождение нового дня не предвещало никаких признаков предстоящей грозы.

Немецкие артиллеристы торопились с последними приготовлениями: выкатывали из укрытий орудия, которым предназначалось вести огонь прямой наводкой по различным объектам обороны противника. К мощным и тяжелым артиллерийским орудиям и минометам подвозили и укладывали новые и новые ящики со снарядами и минами. На аэродромах в прожорливые бомболюки подвешивали серии бомб. Пехотинцы заряжали автоматы и пулеметы.

До начала артиллерийского и авиационного удара по противнику оставались считанные минуты. «Даже такой опытный боевой офицер, как подполковник Нельте, нервничает», - отметил про себя генерал Мильдер, навестивший танковый полк, который по его решению должен был действовать на направлении главного удара. Нельте то и дело поглядывал на часы, часто курил. Он пытался шутить и улыбался, но тут же сурово мрачнел, сдвигая брови к переносице. Видно было по его лицу, что он боролся с собой, стараясь скрыть это от окружающих. Но это ему не удавалось. И Нельте без причины придирался к своим молчаливым и покорным танкистам.