Богдан Сушинский - Альпийская крепость

«Ну, если у графини фон Ленц все это называется не “походным вариантом”, а как-то иначе, — цинично принял эту ее жертву ни о каких восточных трактатах и осенних сакурах не ведавший Свирепый Серб, — тогда выходит, что в насквозь походной армейской жизни своей я так ничего и не понял». Однако ничуть не удивился, когда через несколько минут с «нежных лепестков» графини сорвалось многообещающее и вовсе не в восточном духе изреченное предупреждение:

— Но вы же понимаете, мой неутомимый гауптман, что это была всего лишь прелюдия к тому, что вам придется представить публике уже в постели?

— И здесь фантазия пока что тоже отказывает.

«А ведь как романтично могла бы восприниматься сейчас наша встреча, если бы я не появился в особняке графини после совершенно иного предупреждения — высказанного оберштурм-баннфюрером Майнцом», — подумалось Арсену, когда он шел в спальню.

Когда вторая, теперь уже в постели, вспышка сексуального безумия угасла, Арсен поймал себя на том, что никакого желания вести разговор об угрозе жизни графини у него нет. На их «брачном ложе» Альберта вела себя томно, с аристократической вальяжностью. Однако, отмечая это, Свирепый Серб одновременно отметил и то, что женщина, предававшаяся вместе с ним оргии в душевой, нравилась ему куда больше.

Он вообще любил иметь дело с женщинами развращенными, таким, каковой была та первая сорокалетняя боснийская турчанка, благодаря настойчивости которой он уже в четырнадцать лет стал настоящим мужчиной. Это была известная городская фурия по кличке «Янычарка», которая всякому, кто ей приглянулся, отдавалась с таким остервенением, словно в его лице мстила всему мужскому отродью.

И кто знает, не оказался ли юный, но крепкий, жилистый Ведович одним из немногих, кому выпало погашать этот вулкан женских страстей трижды, поскольку обычно по второму разу Янычарка мужчин к себе не подпускала.

Арсен и сейчас, казалось, до мельчайших черточек помнил ее крупное, смугловатое, выразительно очерченное лицо, которое не знало не только пудры и губной краски, но даже утреннего омовения. А еще помнил, что во все поры года она оставалась легко одетой, с вечно распущенными, черными как смоль волосами и с вечно расстегнутыми, нараспашку одеяниями, из-под которых всегда призывно выглядывала высокая, смуглая грудь. И призыв этот часто, даже слишком часто, оказывался услышанным. Причем почти всегда зов этот приводил мужчин к усадьбе Янычарки, но не в дом, а на небольшой фамильный сеновал, представлявший собой часть отгороженного сарая.

Все попытки уговорить женщину, чтобы она пригласила в дом, или же сама вошла в дом мужчины, вызывали у этой боснийки какой-то необъяснимый приступ агрессии, почти ярости.

Более или менее внятных объяснений такого поведения существовало два. По одному из них, кто-то убедил полоумную, одинокую женщину, что этим следует заниматься только на сеновале. А по другому, более правдоподобному, — что именно здесь, в сарае дома, доставшегося этой, когда-то давно прибившейся к селу безродной сироте от приютившей ее одинокой сельчанки, Янычарку впервые изнасиловали.

Причем сделали это человек десять солдат, из случайно остановившейся неподалеку от дома машины; грубо и с издевательской извращенностью, доведя несчастную девушку до такого состояния, что вслед последнему солдату она метнула топор. С той поры она стала гулящей, отличаясь однако от нескольких других гулящих женщин их округи тем, что приступы сексуальной нежности у нее странным образом соединялись с приступами необъяснимой ярости.

Порой Арсену даже казалось, что задатки взрывного, яростного характера будущего Свирепого Серба закладывались в нем именно там, на сеновале Янычарки, а все остальные факторы лишь оттачивали и усугубляли их. Правда, теперь, безвозвратно повзрослев, он все чаще мечтал о том, чтобы на том же сеновале состоялась и четвертая встреча с этой жгучей полутурчанкой-полубоснийкой, но это уже было похоже на юношеские грезы.

Возможно, в плену этих грез и возникло желание, в порыве которого Свирепый Серб даже пытался предложить графине фон Ленц вернуться туда, в насыщенную водными парами, пропахшую недорогим итальянским мылом и какими-то терпковатыми германскими духами, комнатушку. Однако несмелый намек мужчины на повторение эксперимента с «походным вариантом» Альберта отмела все с той же вальяжной великосветскостью, и даже с артистической вспышкой возмущения.

— Проявление моей «душевой слабости», — почти прошипела альпинистка, — еще не дает вам основания вести себя со мной, как с казарменной девкой.

— По крайней мере теперь я буду знать, что существует еще и такое проявление слабости — «душевое», не имеющее ничего общего с «душевным».

К приютившемуся на берегу горной речушки в отрогах Белых Карпат замку Визовице обер-диверсант рейха прибыл уже к восьми вечера. Расположенная в двенадцати километрах отсюда, в городке Злин, электростанция, все еще работала исправно, поскольку в замке более или менее ярко были освещены не только покои, но и сторожевые башни, ворота и даже готически выстроенная предвратная часовня, возле которой, рядом с танкеткой, притаился из дикого камня выложенный дзот.

— Позвольте представиться: оберштурмфюрер Гельмут Хайнеке [87] В последние месяцы войны оберштурмфюрер (обер-лейтенант) СС Гельмут Хайнеке действительно был комиссаром полиции безопасности (гестапо) в моравском городе Злине. На основании его показаний, после войны Скорпени было выдвинуто обвинение в жестоком обращении с партизанами и местными жителями Моравии, в связи с которым ему угрожала смертная казнь. Самого Хайнеке во время этой операции Скорцени назначил командовать одной из рот сил безопасности. Что же касается Скорцени, то, как известно, с помощью офицеров американской разведки, в июле 1948 года он бежал из Дармштадтского лагеря для интернированных. , — возник на пути вышедшего из бронемашины Отто Скор-цени невысокий, худощавый блондин лет тридцати пяти, с болезненно запавшими щеками. — Мне поручено…

— Знаю: вы — начальник полиции безопасности города Злин, — прервал его начальник отдела диверсий РСХА. — Как раз вы мне и нужны. Сколько людей находится сейчас под вашим командованием?

— Вместе с отделением полиции и полевой жандармерии наберется около двух рот.

— Германский офицер не может оперировать такими понятиями: «около двух рот», — отрывисто, гортанно проговорил Скорцени. — Он должен назвать точное число штыков.

— Завтра же утром я уточню и…

— Мне не нужны ваши уточнения, Хайнеке. Послезавтра, к девяти утра, вы явитесь сюда, к замку, во главе двух рот бойцов. И мне безразлично, из кого вы их укомплектуете. Поставьте под ружье всех тайных агентов гестапо, СД и полиции, всех местных фольксдойче. Одну из этих рот возглавите лично.