Богдан Сушинский - Альпийская крепость

— Что значит: «даже мертвых»? — ошалело переспросил Зонбах, у которого напрочь отсутствовало восприятие не только юмора, но и какой-либо иносказательности.

— А что вас удивляет, обер-лейтенант?! — тотчас же сыграл на этом Шауб, поднаторевший за много лет «придворной службы» на множестве всевозможных подковырок. — Вы что, только что узнали, что мертвых приказы фюрера касаются точно так же, как и живых?!

Зонбах вопросительно взглянул на Штубера, что-то едва слышно пробормотал, словно бы отгонял от себя наваждение, но тут же довольно уверенно произнес:

— Все же было бы хорошо, господин обергруппенфюрер СС, если бы вы обратились с этим к рейхсмаршалу Герингу.

— К Герингу обращаться придется вам, — начальственным тоном объяснил ему обергруппенфюрер.

— Я уже просил его штабистов прикомандировать к аэродрому несколько пилотов, оказавшихся без машин. Но они ведут себя как-то странно.

— Сейчас многие ведут себя странно, обер-лейтенант. Очевидно, прав бы генерал Шернер, когда на замечание Кейтеля о его непомерной жестокости по отношению к солдатам, утверждал: «Виселица — лучшее подкрепление любого приказа».

— Но пилотов в моем распоряжении нет, — почти в отчаянии напомнил ему Зонбах. Понимая, что если он сейчас не объяснит сложность своего положения, через трое суток окажется, что генерал Шернер действительно прав. — И вы, как личный адъютант фюрера…

— Не смейте напоминать мне, кто я такой! — вдруг взъярился Шауб. — Напоминать мне об этом позволено только фюреру. И то лишь потому, что после подавления полицией известного вам Мюнхенского путча, мы с Адольфом сидели в одной камере Ландсбергской тюрьмы! [83] Исторический факт. Юлиус Шауб шел рядом с Гитлером с самого начала его восхождения. В 1924 году, после неудавшегося Мюнхенского (пивного) путча (8–9 ноября 1923 года), они вместе сидели в Ландсбергской тюрьме, причем уже тогда Шауб всячески помогал Гитлеру, добровольно приняв на себя обязанности адъютанта.

Зонбах побледнел, но стоически молчал. В отличие от Штубера он не мог вспомнить, что в свое время Шауба саркастически критиковали именно за это его постоянное напоминание, что он является личным адъютантом фюрера. В отдельных случаях доходило даже до издевок. Причем самым излюбленным способом «достать» старину Шауба оставалось — самому напомнить: «Ну, конечно, вы, как личный адъютант фюрера…».

Однажды, при случае, Гиммлер и Геринг прямо пожаловались фюреру, что Шауб злоупотребляет своим статусом. Уже хотя бы тем и злоупотребляет, что постоянно, к месту и не к месту, напоминает о нем, при этом свысока относится ко многим другим высокопоставленным чинам рейха. И были неприятно удивлены, когда Гитлер неожиданно резко ответил: «Шауб имеет на это право. Он назвал себя личным адъютантом фюрера еще тогда, когда мир даже не догадывался о появлении этого самого… фюрера; когда многие высокопоставленные чины рейха еще были никем, и в большинстве своем выступали против нашего национал-социалистского движения».

После того как Шаубу передали эти слова Гитлера, он еще чаще стал пользоваться своей излюбленной фразой, однако при этом жесточайше преследовал каждого, кто хотя бы случайно, без всякого злого умысла, как сейчас — Зонбах, пытались напоминать ему о должности.

Особенно часто напоминания о том, кто он такой, удостаивались с той поры именно Геринг и Гиммлер. Адъютант явно злоупотреблял этим в общениях с ними. Да и в том, что сразу после их злополучной жалобы отношение фюрера к этим «высшим чинам» стало резко ухудшаться, тоже была «заслуга» Шауба, который, пользуясь, как шеф адъютантов [84] Шефом своих адъютантов Гитлер назначил Юлиуса Шауба в конце 1940 года. Эта должность максимально приблизила Шауба к фюреру, резко повысив его статус, а значит, и рейтинг. , своей исключительной доступностью к фюреру, поставлял ему всю необходимую для таких осложнений информацию. И даже попытка примирения, к которой Гиммлер прибег, наградив Шауба какой-то странной, им самой выдуманной наградой — «Почетной саблей рейхсфюрера СС», ни к чему не привела.

Единственным из «высших чинов», к кому Шауб всегда относился с должным уважением, оставался Мюллер. Но не потому, что тот являлся шефом гестапо. Просто «бывший полицейский гонитель нацизма», как его называли недруги из всё тех же «высших чинов», знал, что в свое время, когда Гитлера чуть было не убедили отправить шефа гестапо в концлагерь, вступился за него именно Шауб.

С тех пор личный адъютант всегда помнил слова «гестаповского мельника»: «С этого дня для вас, депутат рейхстага [85] Юлиус Шауб действительно в течение многих лет (с 1936 по 1945 г.) являлся депутатом рейхстага. Шауб, гестапо больше не существует». Мало того, после этого заступничества Мюллер всячески демонстрировал свое дружеское расположение к Шаубу. Хотя все находили в этом нечто противоестественное, поскольку Мюллер не дружил ни с кем. Никогда и ни с кем! Кстати, Шауб ценил Мюллера еще и за то, что он был единственным, кто никогда не забывал о его депутатстве и кто все еще относился к мандату депутата рейхстага с должным уважением. Или по крайней мере создавал видимость такого уважения.

— И все же обер-лейтенант прав, — вступился за беднягу Зон-баха комендант крепости. — Вопрос о резервных пилотах нужно решить. Причем решить в принципе.

— Этим займутся, — неопределенно как-то ответил Шауб, не желая вникать в сложность тех отношений, которые возникли в последнее время между фюрером и рейхсмаршалом Герингом. — Кстати, вы, Штубер, отправляетесь со мной в Мюнхен. Для чего? — спросил он, хотя штурмбаннфюрер даже не пытался выяснять мотивацию этого путешествия. — Для выполнения миссии весьма деликатного свойства.

— В сознании офицера, одичавшего в горах, любой визит в столицу Баварии приобретает очертания «миссии деликатного свойства», — заверил его комендант крепости.

Поздно вечером, когда после организованных Ангелом Бошем деловых переговоров о создании арт-студии и издательства Софи наконец вернулась в свой номер, вновь прозвенел телефонный звонок.

«Только бы не рейхсмедик СС Гебхардт! Кто угодно, только не он! — мысленно взмолилась гауптман. — Всему же есть предел!».

В компании профессора и Хёттля ей пришлось провести все утро, и вряд ли у нее хватило бы сил вновь бесконечно выслушивать Гебхардта: «Только так, и во имя рейха!». К тому же Гебхардт откровенно начал демонстрировать свое неравнодушие к ней. Но что странно: не так уж и плох был собой этот мужчина, чтобы его ухаживание вызывало некое чувство неприятия, тем не менее женская душа Софи как-то сразу отторгла его.