Николай Струтинский - Дорогой бессмертия

— Спасибо, матушка…

— Вот поправишься — отплати варварам.

Возле больного она ставила кувшинчик с молоком и ломтик хлеба.

— Выздоравливай, сынок…

Боль не утихала ни днем ни ночью, высокая температура вызывала постоянную жажду. Как-то вечером в сарай вошла возбужденная старушка.

— Сыночек мой, — взмолилась она — Несчастье! Зять объявился, видать, дезертировал. Когда доведался, что в сарае прячем тебя, приказал дочери немедленно увести отсюда, иначе грозится в жандармерию донести. Вот какая напасть!

Олега обдало холодным лотом. Стало страшно. Желание жить не покидало ни на минуту. Но выбора не оставалось. Он медленно поднялся и вместе со старушкой вышел из сарая. Она взяла его, обессиленного, под руку и повела знакомой тропой к реке.

— Пожалуй, сам не перейдешь, — прошептала сердечная женщина, когда они остановились на берегу.

Прижав к себе здоровую руку Олега, она вошла вместе с ним в студеную воду, бродом вывела на другой берег и повела дальше огородами.

— Там лес, — тихо прозвучал ее голос. — Бог тебя сбережет! — с этими словами старая женщина по-матерински нежно поцеловала воина в холодный лоб. — Иди, родной, с богом. Возьми узелок с хлебцем. Бери, бери, силенок-то немного…

Олег добрался до шоссейной Дороги Новоград — Житомир, переждал, пока прошел автотранспорт, пересек шоссе и оказался в лесу. Но странствовать долго не пришлось. Его задержали немецкие жандармы, доставили в Житомир, откуда вместе с другими военнопленными эшелоном отправили в луцкий лагерь, ближе к Освенциму. Возможно, печально бы сложилась судьба Чаповского, если бы не луцкие женщины-патриотки, которым удалось по поддельным документам освободить его из лагеря военнопленных.

Паша Савельева и Наташа Косяченко поместили Чаповского в больницу частного врача Залесского.

Вместе с Олегом Чаповским в больнице находился на излечении летчик Михаил Пономарев. Пятого июля 1941 года, выполняя боевое задание командования, он бомбардировал скопление танковой колонны и автомобилей в районе Нестерова, под Львовом. Появление в этом районе звена советских самолетов вызвало бешеный зенитный обстрел. «Иду на цель!» — спокойно передал по радио пилот Воронцов штурману Пономареву и развернулся влево. Два других самолета сбросили смертоносный груз на склады и скопления техники. Прямое попадание бомб причинило большой урон передовому эшелону немецких войск. Отбомбившись, самолет набрал высоту и лег на обратный курс. Неожиданно корпус самолета дрогнул. Машина загорелась. Левый мотор заревел, как раненый зверь. Пономарев почувствовал в ноге тупую боль. Мысли заработали с бешеной быстротой. Воронцов отдал приказ Пономареву:

— Выбрасывайся с парашютом!

— А вы, товарищ Воронцов?

— Приказываю!

Пономарева буквально вырвало с места, а Воронцов упал вместе с машиной возле села Пекалив. Раненый штурман очнулся в болоте. На помощь подоспели местные крестьяне, они перевезли его в клуню. Там, как могли, перевязали рану.

— Немецкий гарнизон близко? — превозмогая боль, спросил у молодого белокурого крестьянина Пономарев.

— В Млинове, отсюда недалеко.

После короткого совещания с доверенными земляками молодой крестьянин снял с Пономарева военное обмундирование, натянул на него штаны и рубаху из полотна, документы уничтожил. Так безопаснее.

Прошло три дня. Однако рана не давала покоя, гноилась. К исходу третьего дня Пономарев потерял сознание.

— Оставлять его в селе нельзя. Немцы узнают, и мы беды не оберемся, — сказал мужчина с редкой рыжей бородкой.

— А куда ж его девать? — сердито спросил белокурый парень.

— Его лечить надо, а как это сделать? Давай свезем летчика в Луцк.

— Для чего? — насторожился парень. — Ведь там немцев больше, чем здесь.

— Верно, а мы его не к немцам свезем, а в больницу. Скажем, мол, нашего односельчанина тяжелая хворь взяла, полечить привезли.

— Коли так…

На окраине Луцка широкоплечий, с редкой бородой крестьянин заволновался: что он скажет немцам? Кого везет на подводе? Мимо проходила высокая, повязанная темной косынкой, стройная женщина. Крестьянин ее робко спросил, не знает ли она, где находится больница, как туда проехать?

— Знаю, а что у вас случилось, дяденька?

— Да вот беда с человеком…

Наташа Косяченко узнала из торопливого рассказа крестьянина о происшедшем и вызвалась проводить больного. Она села на подводу рядом с ним.

— Если станут приставать, скажете, что я сестра больного.

Возле парка Шевченко подводу остановил немецкий жандарм.

— Хальт! Вер ист? [10] Стой! Кто это? Не понимайт? Пора знать великий дойче шпрахе [11] Немецкий язык. . Кого везете?

Наташа соскочила с подводы, нежно прикрыла рядном раненого.

— Брат заболел, третий день бредит, весь в жару.

Жандарм приподнял рядно с лица Пономарева. Опытным глазом определил: действительно болен, не врет девка.

— Чем болен?

— Не знаю, может, тифом…

— Проваливайт! Шнель! Шнель! [12] Быстрее! Быстрее!

В больнице доктор Залесский определил Пономарева в палату тяжелобольных.

— Не беспокоитесь, поправится. Только нужно время и питание, — успокоил он «сестру» Косяченко.

Три месяца заботились о Пономареве, а когда он выздоровел, вошел в подполье.

…Днем я задержался в городе и не пришел к обеду, как обещал. Нина Карст нагрузилась картошкой, овощами и пошла с работы домой. У порога ее встретил Малаховский.

— Нехорошо женщине так нагружаться. Разрешите помочь? — Малаховский любезно взял хозяйственную сумку.

— Трудновато без мужа, но ничего не поделаешь. Война!

Нина сияла замок с двери и пригласила:

— Зайдете?

— С удовольствием!

Внимательно осматривал Малаховский комнату. Он искал любой предмет, который подтвердил бы подозрения о пребывании здесь постороннего человека. Агент прошелся из угла в угол, погладил по головке притихшего шестилетнего сына Рому, заглянул за шкаф. Никаких следов.

Если бы Малаховский поднял корзину с картофельной шелухой, наверняка обнаружил бы в ней второе дно и, кто знает, может быть, нашел бы там спрятанную «маленькую типографию».

— Комната у вас хорошая, — с ехидцей восторгался Малаховский. — Но вдвоем с малышом скучновато жить? — подошел к Роману: — Не боишься, когда мама уходит? Или дядя знакомый тебя веселит? А? Ну, почему молчишь? Как тебя зовут?

— Я сам играюсь, — сердито ответил Рома.

— Пойду. До свиданьица! Надеюсь, еще увидимся.

Из окна Нина следила за удалявшимся Малаховским.

Он засеменил по переулку и повернул за угол. Нина крепко расцеловала сына. «Посиди, я сейчас приду».

Карст пришла к Колпаку и спросила, где я.

— Еще не приходил.